Вслепую

«Я не помню, чтобы в Барселоне стряслось что-то серьёзное», — сказал нам товарищ Люттманн во время прогулки по Бэттери Пойнт. Он задумчиво вглядывался в море, туда, где когда-то на возвышении стояла старая пушка, предназначением которой было охранять город: очередной чёрный и слепой глаз, глядящий на раскинувшийся вокруг мир. Товарищ Люттманн прибыл в Австралию с тем, чтобы проконтролировать созданные эмигрантами ячейки Партии. Эмигрантами, в основном, были выходцы из Фриули-Венеции-Джулии, которые очутились здесь после Второй мировой, их нельзя было деморализовывать, наш дух категорически запрещалось расшатывать, — я тоже побывал на том собрании, несмотря на зримое отсутствие моей фамилии в списках, по крайней мере, мне так кажется… Что-то серьёзное для кого? Кто страдает в конечном итоге больше всего? Осуждённый или палач? Последний распахивает люк, нажимает кнопку или поворачивает рычаг, а потом возвращается домой и помогает делать домашнее задание своему сыну, но не решается посмотреть ребёнку в глаза. Возможно, тогда в Испании товарищ Люттманн нацепил повязку не на тот глаз, и именно поэтому приказал расстреливать пулеметными очередями наших же товарищей-анархистов. Недавно они вместе с нами кричали «No pasaran», «Они не пройдут», а потом вот те на, прошли-таки, мы сами открыли дорогу, взвод слепцов с завязанными глазами, стреляющий в гущу народа и не замечающий, что каждый залп — в собственную же спину. Мы спутали и выкосили наши шеренги: коммунисты против анархистов, социалисты против коммунистов, мы стали виновниками своей собственной смерти, создав для неё бреши. Фашисты смерть уважают. «Viva la muerte». «Да здравствует смерть». Смерть же любит пустоту, с помощью которой она проникает в наши жизни. Революция — это черепаха из щитов, и если один из них выскальзывает, а другой ломается, черепаха со скрипом падает и хоронит всех под собой. Неприятель вскарабкивается наверх и прыгает прямо на тебя: там внизу уже непонятно, кто друг, а кто враг, ты слепнешь и сходишь с ума — в этой пыльной темноте не нужна повязка, чтобы ничего не видеть. Ещё в те времена мне следовало понять, что это мероприятие ненавистно испражняющимся завистью и злобой богам. Я должен был понять, что мы никогда не добудем золотое руно. И действительно, мы вернулись с отрепьями, смоченными кровью наших братьев. Братоубийство и самоубийство — в сущности одно и то же. Руно изначально пропитано священной кровью убиенного Ээтом Фрикса, гостя, а значит якобы неприкосновенного и защищенного обычаем и законом.

На флаге, который 18 сентября 1936 года товарищ Галло[42]передал Пятому полку от имени Коммунистической Партии Италии, есть и наша кровь. На нём также есть честь и стыд, за всё и за всех. «Ведь это же невозможно распознать в ночи ни братьев, ни самих себя?» А, опять ты со своими игрушками, хочешь вытащить из меня давно похороненные воспоминания, забытые мифы Античности. Если бы настоящий Аполлоний… «После гостеприимного приёма, оказанного долионами и их царём Кизиком, а также бесчисленных обменов дарами и символами мира, «Арго» отбыл от Медвежьей горы. «Ночи ветер свой бег изменил, и порывом противным неудержимо назад корабль относило, покуда он не пристал к долионам радушным. Ночью на берег вышли герои[43]. <…> Ни из героев никто не заметил, что остров знаком им, ни средь ночной темноты долионы не распознали, что воротились назад герои; но им показалось, будто пристал пеласгийский Арес, макрийцев дружина. Быстро доспехи надев, они на приплывших напали. Друг против друга бойцы щиты обратили и копья с той и с другой стороны. Так быстрого пламени сила, вдруг на кустарник сухой напав, бушует пожаром…[44]». Я тоже, я тоже был удивлён судьбой в ту ночь во время битвы. Мы скосили их, словно траву. Наших. С нами.

Как же можно видеть в темноте? Тот май горел баррикадами. Стреляла правительственная полиция социалистической Каталонии. Стреляли анархисты. Все против всех. Против предателей освободительной революции, против предателей национального единства. Генерал Листер тем временем устанавливает в Арагоне свой порядок. Порядок стал смертью. «Viva la muerte», — кричат идущие вперёд франкисты, в то время как мы убиваем и калечим друг друга. Да здравствует смерть. Наверное, правда, что ОВРА и Гестапо умело подстрекали внутренние разногласия среди нас. Иначе как мы до такого докатились? В темноте ничего не видно — стрельба происходит наобум. Позже, при свете, выявляется правда, представляющая собой кучу трупов.

Да, мы были в темноте. Но мы хотя бы (и об этом часто будут упоминать в долине Кидрона) сражались с тьмой, пусть и со сбитым порой прицелом. Меж тем, черные и коричневые рубашки заклятых врагов эту тьму лепили, пытаясь застлать нам путь.