Вспоминая Михаила Зощенко

"А юмор ваш я ценю высоко, - сообщал он писателю, - своеобразие его для меня - да и для множества грамотных людей, - бесспорно так же, как бесспорна и его "социальная педагогика"" 2.

В каждом отзыве Горького - любовь и хвала. "Отличный язык выработали вы, Михаил Михайлович, и замечательно легко владеете им, - писал Горький, едва познакомившись с его сочинениями. - И юмор у вас очень "свой"... Данные сатирика у вас - налицо, чувство иронии очень острое, и лирика сопровождает его крайне оригинально. Такого соотношения иронии и лирики я не знаю в литературе ни у кого..." 3

Горький дважды сообщал молодому писателю, что любит читать его вслух "вечерами своей семье и гостям" 4.

1 Горький и советские писатели: Неизданная переписка // Лит. наследство. Т. 70. С. 378, 490 и др.

2 Там же. С. 163.

3 Там же. С. 159.

4 Там же. С. 159, 165.

Горький в то время, живя на чужбине, получал несметное множество книг, рукописей, брошюр и журналов, и то, что из всей этой груды он выбрал для чтения вслух рассказы и повести юного Зощенко, было само по себе верным свидетельством особенной любви Алексея Максимовича к автору "Уважаемых граждан".

О зощенковском языке Горький в одном из своих писем выражается так: "Пестрый бисер вашего лексикона" 1.

В "Воспоминаниях" Л. Пантелеева читаем: "Вообще Алексей Максимович очень часто вспоминал Зощенко, очень любил его и всегда, когда заговаривал о нем, как-то особенно, отечески нежно улыбался" 2.

3

Язык Зощенко, этот "пестрый бисер" его лексикона, уже к концу двадцатых годов привлек самое пристальное внимание критики.

Едва только в печати появились первые рассказы и повести Михаила Михайловича, его язык в этих первых вещах показался таким своеобразным и ценным, что профессор (впоследствии академик) В. В. Виноградов счел нужным написать о нем целый трактат, который так и озаглавил: "Язык Зощенко" 3.

1 Горький и советские писатели: Неизданная переписка // Лит. наследство. Т. 70. С. 163.

2 Пантелеев Л. Избранное. Л., 1967. С. 463.

3 См. кн.: Зощенко М. Мастера современной литературы. Л., 1928. С. 51-92.

Вообще в то далекое время все статьи и рецензии о его сочинениях сосредоточивались почти исключительно на их языке.

Кем-то было тогда же подмечено, что многие рассказы и повести Зощенко рассчитаны на чтение вслух, так как в них чаще всего воспроизводится разговорная устная речь, и что, стало быть, почти все они писаны так называемым сказом.

С той поры это слово "сказ" прилипло к Зощенко раз навсегда. Благо в ту пору оно было модным. Ни одной я не помню газетной или журнальной статейки о нем, где его творчество не определялось бы сказом.

Критики писали один за другим:

"Типичен для Зощенко новеллистический сказ..."

"Литературная судьба Зощенко связана со сказом".

"В рассказах Зощенко мы наблюдаем явную тенденцию к сказу".

"Его рассказы даны в сказовой манере".

Сказ. Этим поверхностным словом исчерпывались все их суждения о Зощенко.

Откуда взялся этот сказ? Каково содержание этого сказа? Что хочет писатель сказать этим сказом? Ко всему этому они были вполне равнодушны. Не заинтересовало их также и то, что в зощенковском сказе была злободневность, что сказ этот не сочинен и не выдуман, а выхвачен автором прямо из жизни из той, что кипела вокруг в то время, когда он писал. Это не лесковская мозаика старинных, редкостных, курьезных и вычурных слов - это живая, свежая, неподдельная речь, которая зазвучала тогда на базарах, в трамваях, в очередях, на вокзалах, в банях.

Зощенко первый из писателей своего поколения ввел в литературу в таких широких масштабах эту новую, еще не вполне сформированную, но победительно разлившуюся по стране внелитературную речь и стал свободно пользоваться ею как своей собственной речью. Здесь он - первооткрыватель, новатор.

Так досконально изучить эту речь и так верно воспроизвести на бумаге ее лексику, ее интонации, ее синтаксический строй мог только тот, кто провел свою жизнь в самой гуще современного быта и узнал его на своей собственной шкуре. Зощенко именно таким человеком и был, человеком большого житейского опыта, прошедшим, так сказать, сквозь огонь, и воду, и медные трубы.

С самой ранней юности он весь с головой погружен во внелитературную речевую стихию: ему не было еще двадцати семи лет, а он успел побывать и столяром, и сапожником, и телефонистом, и штабс-капитаном 16-го гренадерского мингрельского полка, и милиционером, и плотником, и актером, и красным командиром, и агентом угрозыска, и бухгалтером, и контролером на железной дороге, - словно специально готовился к своей единственной важнейшей профессии - изобразителя нравов современных ему людей и людишек 1.

1 См. его шуточную автобиографию в "Литературных записках" (1922. № 3. С. 28-29).

Такова была та трудная житейская школа, в которой он учился языку. Курс был долгий, учителей было много.