Вспоминая Михаила Зощенко

Кажется, это было в 1939–1940 году. Был какой-то вечер в Доме Маяковского. Я очень уверенно и возбужденно чувствовала себя в черном бархатном платье. И в перерыве вдруг поймала Зощенко и со странным увлечением стала говорить ему о том, как поэтичны, печальны, правдивы и человечны его повести и что это есть самое главное в его творчестве. Ему было очень приятно. Он слушал молча, чуть улыбаясь своей прекрасной улыбкой, открывавшей белые зубы, и что-то как будто дрогнуло в его вечно печальных глазах, обведенных коричневыми тенями. «Спасибо, спасибо… Да, вы правы…» — сдержанно отвечал он, а лицо все светлело и светлело.

* * *

Потом вспоминаю его после 46-го года. Он был у нас, приехав в Москву. Возможно, это было в начале 52-го года или в конце 51-го. Кажется, был вместе с Козаковым. Держался с огромным достоинством, очень был бледен и очень печален. Кажется, ему было приятно — он любил и Козаковых, и Николая Корнеевича. Уже был переведен Лассила, имел успех.

— Знаешь, Коля, ведь я встретил *** на улице, и он забормотал: «Ты понимаешь…» — и перебежал на другую сторону. — Он усмехнулся — глаза печальные и прекрасные. — А я нисколько не обижаюсь на него, напрасно он думает… — Улыбка сошла, глаза невыразимо печальны.

— Ш. когда-то мне сказала при встрече: «Миша, моя сберкнижка — ваша. Когда нужно…» И сунула мне в руки двести рублей.[52] Знаешь, как докторам суют. — Он снова усмехнулся. — А зачем мне ее двести рублей? Я и сам могу дать ей…

Жил он у Л., с женой которого у него был роман в двадцатых годах.

— У них были гости, и она, чтобы хвастнуть перед гостями, стала рассказывать, как я брал ее с собой в театр. А сама забыла, как только что сказала, что родилась в 1912 году. Выходит, что ей было всего одиннадцать лет. Так зачем же я стал бы брать ее тогда в театр?

И широко улыбнулся — одним ртом, глаза по-прежнему печальны.

Одет был опрятно. Помню, обратила внимание на грубые шерстяные носки — зима. В руках вертел свои неизменные янтарные четки — против печени.

Не жаловался, ни о ком не говорил зло или дурно.

* * *

В 1956 году, на шестидесятилетнем юбилее Евгения Шварца, я сидела рядом с Зощенко. Я спросила его: «Миша, вы можете вспомнить, что когда-нибудь кому-то сделали зло?» Он задумался. «Нет. Я никогда никому сознательно ничего злого не делал». Тогда же он сказал: «Я ничего не могу больше. Мне предлагают то да се. А я не могу. Только бы прожить. Вот Коля (Николай Корнеевич) мне удивительно умно сказал: «Ты теперь не волен со своими книжками, они живут своей жизнью». Все так, но зачем мне такая судьба?»

* * *

В последний раз видела его 2 апреля 1958 года. Он был у нас. Приехал в Москву со Слонимским, вызвала семья Пешковых на горьковские торжества. Он остановился у В. Лифшица. Николай Корнеевич поехал за ним. Были Зоя Никитина и жена Каверина, Лидия Николаевна Тынянова. Может, оттого, что оказался в домашней обстановке, среди давно хорошо ему знакомых доброжелательных людей, — был мил, прост, умен, как прежде. Все обратили на это внимание. Много рассказывал.

Рассказал когда-то поразившую его историю. В 1937 году командующий Ленинградским военным округом генерал-лейтенант Белов, понимая, что ожидает его и его семью, решил застрелить свою жену и детей. Это было на даче. Стал стрелять из нагана, жена с детьми, думая, вероятно, что он сошел с ума, спряталась в комнате за печкой, закрыв двери. Тогда, сообразив, он выскочил, залез на дерево и стал их обстреливать в окно. Окаменевшая охрана не смела шевельнуться. Не попал. Вскоре был арестован. Дочь его погибла в дурдоме. Сын выжил — заикается. Сын все это рассказал Зощенко. Впоследствии им многое вернули, но генерал Белов был уничтожен.

Рассказывал Зощенко скупо, просто, без всяких эмоций. Очень нежно, какой-то оттаявший, простился со всеми, сказал, что ему было очень хорошо у нас.

Через три с половиной месяца он умер.

Л. Чалова ТАКОЙ ОН БЫЛ… [53]

В 1929 году я окончила школу и хотела поступить в медицинский институт, но вынуждена была устраиваться на работу. В медвуз тогда принимали с восемнадцати лет, а мне было только шестнадцать. И вот я сидела в гонорарном отделе «Красной газеты» и выдавала квитанции на получение денег.

Сижу, выдаю. И как-то подходит к моему столу человек и, не называя себя, стоит, ждет. Я спрашиваю: «Как ваша фамилия?» А со всех сторон мне шипят: «Зощ-щ-щенко, Зощ-щ-щенко…» Но я никак не могу разобрать и опять спрашиваю… Словом, когда он получил квитанцию и вышел, чтобы занять очередь в кассу, я не удержалась и побежала за ним в коридор — еще раз на него посмотреть.

Через некоторое время меня перевели в редакцию журнала «Вестник знания». Редакционная работа мне очень понравилась, все было интересно: гранки, верстка, чистые листы… И я пошла учиться в редакционно-издательский техникум. Закончила, стала работать техническим редактором, а позднее — художественным редактором. Это уже было в Гослитиздате. Там, в коридорах Гослитиздата, в 1935 году я и познакомилась с Михаилом Михайловичем.