Вспомни меня

Затем я чувствую легкий «захват» у себя в голове, словно палец цепляется за ткань. Далее как будто ускользающая ткань, образ медленно загорается и принимает форму в самом центре моего сознания. Сначала края нечеткие, спутанные, но постепенно они становятся более явными, пока наконец изображение не разворачивается передо мной, и вот я уже не вижу глаз отца. Вместо этого я смотрю на два ломтика белого хлеба, обильно намазанных майонезом, и кусочки тунца, лежащие сверху. Затем изображение быстро размывается, превращаясь в туман; у меня появляется ощущение падения, пережевывания, проглатывания и чувство, будто я съела то, что лучше бы не есть. Появляется зеленая вспышка, яркая как звезда на ночном небе, и пятно становится зеленым, пространство становится зеленым, мои мысли окрашиваются в зеленый, и я охвачена чувством, которое можно описать только как сожаление.

Сожаление – это зеленый.

И теперь я понимаю, что происходит: все в точности как описывал папа. Воспоминание проходит сквозь меня, приправленное чувством сожаления, которое он и хотел, чтобы я забрала. Я ощущаю все: от голода, который изначально заставил его съесть сэндвич, до недовольства тем, что его съел. Это как слушать песню: ноты, аккорды, струящиеся волны ощущения, которое невозможно увидеть, но можно почувствовать.

Невероятно.

Я моргаю, и что-то начинает происходить. Пространство темнеет, и затем возникает другая вспышка света, только на этот раз она имеет насыщенный темно-красный цвет.

Меня пробивает озноб.

В моем сознании возникает другой образ, на этот раз это лицо мамы. Она смотрит назад через зеркало заднего вида, ее губы плотно сжаты, взгляд хмурый.

Вспышка.

Все внутри моей головы: сцена действий, образ матери, – свечение темно-красного агрессивного цвета. Воздух вокруг меня становится ледяным, и вдруг меня охватывает ужасное, опустошающее чувство, которое как нож вонзается в меня.

Вина.

Она повсюду – кровоточащая, болезненная и бесспорная.

Я непроизвольно немею от изумления, и вдруг все исчезает. Образ маминого лица в красных тонах, испещренный чувством вины, превращается в зеленое изображение сэндвича с тунцом, пропитанное сожалением. Оно вибрирует, становится крошечным облаком дыма, а затем полностью исчезает.

Я откидываюсь на диван, смотрю на изумленного отца.

– Люс? – Он высвобождает свои руки из моих и кладет мне на плечи. – Люси, ты в порядке?

У меня трясутся руки. Пот стекает между лопаток вниз по спине. Бешеный пульс отдается в голове. Красный – значит вина.

– Я… Что это было? Я сделала что-то не то?

Отец морщится в замешательстве и качает головой:

– Я так не думаю. Что ты видела?

– Я видела сэндвич. И все стало зеленым, как ты и говорил, и я чувствовала эмоцию сожаления, витающую в воспоминании, которое ты хотел, чтобы я забрала. Но потом… – Я с трудом сглатываю, не в состоянии произнести остальное.

И потом я видела маму. Ее образ окрасился в красный от твоего чувства вины.

Но только это все какая-то бессмыслица. С чего это папе чувствовать себя виноватым перед мамой?

Отец кивает и улыбается мне:

– Все правильно. Отлично, Люс. Это именно то, что ты и должна видеть. За исключением… – Он замолкает, потирая складку между бровей, – как он обычно делает, когда пытается в чем-то разобраться.

И я понимаю, что его озадаченное выражение лица может означать только одно: сработало! Он пытается понять, о чем я вообще говорю, но не может вспомнить, что ел на ланч, так как я стерла у него это воспоминание.

– Все хорошо, пап. Ты озадачен потому, что я…

– Подожди, – он пристально смотрит на меня. – Ты чувствовала то же, что и я чувствовал за ланчем? – Складка между бровей становится все отчетливее, когда я киваю. – Тогда я не должен это помнить. Если все было так, как ты говоришь, воспоминание должно было уйти. Теперь оно должно быть твоим. Хм.

– Что ты имеешь в виду, а? Сработало ведь, разве нет?

Он пожимает плечами.

– Не знаю, Люс. Не всегда срабатывает в первый раз. Но давай попробуем от него избавиться. Если ты смогла забрать даже часть воспоминания, значит ты можешь и от этой части избавиться. Важно не держать слишком долго любые из тягот, что люди нам отдают.

Он вкладывает мне в руки пустой сосуд и объясняет, как поместить туда воспоминание.

– Нам приходится от них избавляться, – говорит он, словно я еще не знаю, – чтобы воспоминания не начали на нас давить.

Я забираю у него сосуд, помещаю руки над открытым горлышком и закрываю глаза, как он мне показывал, пытаясь вызвать пропитанный зеленым образ сэндвича. Я выталкиваю воспоминание из своей головы в пустой сосуд, представляя фрагменты зеленого и красного, отчетливо скользящие внутри. Когда я открываю глаза, сосуд по-прежнему пуст, а отец с сочувствием смотрит на меня.

– Не переживай, Люси. Это был первый раз. Если ты видела все так, как описываешь, значит, ты была очень близка. Ты, должно быть, потеряла связь перед самим перемещением. Мы можем завтра попробовать снова. Иногда просто нужна практика.