Вспомни меня. Книга 2

– Для нас главное, чтобы у тебя были силы идти, а с этим вроде бы всё в порядке. Хватайся одной рукой за прут, другой держись за мою руку. Я понемногу буду тебя опускать, а ты ногами старайся нащупать верёвку, – всё так же ласково командует он.

Так, когда моя ладонь зажата в его руке, спускаться гораздо легче, удобнее, и даже как будто сил в тех самых руках прибавилось. Альфа отпускает мою руку, только когда я достаточно надёжно вишу на своей, обхватив верёвку ногами. А съехать по ней, всего лишь контролируя скорость конечностями – много ума не надо.

Мы давно уже забыли, что такое зубная паста и мятная свежесть во рту по утрам, но продолжаем регулярно полировать свои зубы щётками.

– А вода не такая и холодная, – задумчиво замечаю я.

– Да.

– Это странно…

– Ну… не очень. Это горы, а там, где горы, может быть всё, что угодно.

– И даже никогда не остывающий каменный гриб?

– И даже это.

Пару часов спустя, когда мы уже соорудили костёр у подножия своего гриба и коллективными усилиями отчистили тушку гуся от перьев, от нашего котелка струится до изнеможения ароматный запах варёного мяса. Мы давно не если так вкусно и так сытно.

– Я же говорил, не пропадём! – довольно щурится Альфа и с усердием откусывает от своего куска.

– А я в этом и не сомневалась, – тихонько сообщаю ему.

Я никогда не знаю наверняка, что именно и почему сделает его счастливым. Не способна угадать, какие мои слова заставят его глаза сиять вот так, как сейчас. И это не просто улыбка, это наивысшая степень удовлетворения, какая может быть написана на человеческом лице.

Хвалить его всегда и во всём? Цыпа так делала, но её похвалы вызывали у него раздражение. Красивая не просто хвалила, а пела ему оды, другие девушки тоже, и даже Рэйчел, но он никогда и никак не реагировал, словно и вовсе не слышал их слов. Вскоре они поняли, что это бессмысленно, и перестали комментировать его подвиги. Тогда почему же теперь он так доволен собой?

Настолько доволен и счастлив, что даже самому стало неловко, и пришлось опустить взгляд. Но даже так, когда он прячет своё лицо, хоть и не очень усердно, и дожёвывает свой обед, мне видно, как упорно и вопреки необъятной воле хозяина продолжают улыбаться его красивые губы.

После обеда мы заваливаемся спать в уютной чаше своего гриба. Проснувшись, обнаруживаем, что день близится к концу, и разогреваем остатки гуся над костром. Такой вид приготовления оказывается ещё вкуснее, чем простое кипячение в котелке.

– Долго мы тут пробудем? – я задаю, наконец, уже давно мучивший меня вопрос.

– А ты как? Отдохнула?

– Отдохнула. А ты?

– Я тоже, – улыбается.

– Но я бы тут осталась… на дольше.

– Ты же знаешь, что мы не можем, – мягко отвечает он. – Но… у нас тут есть ещё одно дело. Согласишься со мной прогуляться?

– Конечно!

Ещё бы! Как он может в таком сомневаться?

– А куда? – спрашиваю я.

– Ну, мне интересно найти начало ручья, в котором вместо ледяной течёт едва прохладная вода. Где-то же она… согревается?

А действительно, где она нагревается?

И вот, стянув петлю нашей верёвки с металлического прута и спрятав её в рюкзаке, мы отправляемся на вечернюю прогулку. Идти вдоль ручья поначалу непросто: по пути то и дело попадаются густые кустарники, которые приходится обходить, существенно удлиняя путь, но чем выше мы поднимаемся, тем их становится меньше, и тем чаще попадаются камни, пока дорога и вовсе не превращается в череду чёрных выступов.

Очень скоро мы оказываемся в тёплом тумане.

– Что это? – шёпотом спрашиваю я Альфу.

– Похоже на облако, – отвечает он.

Внезапно где-то далеко позади нас раздаётся громкий ухающий смех.

– А это что? – ещё тише спрашиваю я.

– Птица? – предполагает он.

Смеющаяся птица, сумерки, бесконечное облако – мне становится не по себе.

Rosie Carney – Bare

Однако переживать приходится недолго, очень скоро облако заканчивается и перед нами возникает довольно странная картина: среди чёрной горной породы выступают гладкие белые подтёки известняка, словно каша, вытекающая из чугунного котла. Всё это утопает в голубом, неторопливо парящем и клубящимся над водой пару.

Вряд ли и в прошлой жизни мои глаза видели что-либо более завораживающее: белые сопки, иссиня-чёрные остроконечные вершины, пёстрые, словно окроплённые бока гор; одевающая их подножия изумрудная шуба медленно меняющая свой цвет на индиго, по мере того как небо темнеет до сине-карминового и растворяется в лимонной дымке облаков.

И всё это окружает неровные, но совершенно гладкие белоснежные заводи, рассыпанные, словно бусины, то тут, то там. И даже в сумерках вода купели светится ясным, чистым, умиротворяюще бирюзовым цветом.

– О Господи… – вырывается у меня.