Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история

Поэтому я отправлялся в путь по несколько раз в год. В одном только 1971 году я слетал в Японию, Бельгию, Австрию, Канаду, Великобританию и Францию. Нередко я добавлял в свое расписание платные показательные выступления, чтобы заработать лишние деньги. А еще я давал бесплатные показательные выступления и семинары в калифорнийских тюрьмах. Все это началось, когда я навестил одного знакомого по клубу Голда, который отбывал срок в федеральной тюрьме на острове Терминал-Айленд неподалеку от Лос-Анджелеса. Он получил два года за угон автомобиля, но собирался продолжать занятия. Я понаблюдал за тем, как он с друзьями занимается в тюремном дворе. Мой знакомый уже снискал себе славу самого сильного заключенного в Калифорнии, когда установил рекорд тюрьмы штата, выполнив приседание со штангой весом шестьсот фунтов. Самое большое впечатление на меня произвело то, что он и многие из тех, кто продолжал заниматься спортом в тюрьме, были на образцовом счету. Именно благодаря этому им шли навстречу, разрешив тренироваться, а также получать с воли питательные добавки, превращавшие их в могучих зверей. В противном случае тюремное начальство ответило бы: «Вы тренируетесь только для того, чтобы избивать остальных заключенных», и отобрало бы гантели и штанги. И я подумал, что чем популярнее станет культуризм в тюрьме, тем больше стимула будет у заключенных вести себя примерно.

Кроме того, занятие культуризмом оказывалось кстати и после того, как ребята выходили на свободу. Они приходили в клуб Голда или другие тренажерные залы и быстро заводили себе новых друзей. В то время как остальных заключенных бросали на автобусной остановке с двумястами долларами в кармане и они оказывались одни, без работы, никому не нужные, в клубе Голда кто-нибудь обязательно обращал внимание на человека, способного выжать лежа триста фунтов. Ему предлагали: «Слушай, не хочешь тренироваться вместе со мной?», и дальше устанавливались человеческие отношения. На доске объявлений в клубе Голда всегда висели карточки с предложением работать механиком, строителем, личным тренером, бухгалтером и так далее. Мы также помогали бывшим заключенным найти работу.

Вот так в начале семидесятых я объездил все мужские и женские тюрьмы штата, популяризируя силовые упражнения, — от Сан-Квентина до Фолсома и Атаскадеро, где содержатся душевнобольные преступники. Этого бы ни за что не случилось, если бы тюремное начальство нашло мою затею вредной. Однако на самом деле все меня поддержали, и слух обо мне переходил из одной тюрьмы в другую.

Осенью 1972 года мои родители приехали в Эссен, чтобы увидеть мое выступление на первенстве за титул Мистер Олимпия, которое впервые проводилось в Германии. Они еще никогда не видели меня на международных соревнованиях, и я был рад тому, что они в зале, хотя это было далеко не лучшее мое выступление. До этого момента родители лишь однажды видели меня на сцене — на состязаниях за титул Мистер Австрия, в далеком 1963 году, куда их пригласил Фреди Герстль. Тогда он помогал мне вести дела со спонсорами.

Я волновался, встречаясь с родителями в Эссене. Они очень гордились мной. Увидев, как меня в третий раз подряд венчают короной Мистер Олимпия, что позволило мне установить новый рекорд как спортсмену, завоевавшему самое большое количество титулов в культуризме, родители наконец поняли: «Вот о чем он все время говорил — мы ему не верили, а его мечта сбылась». Моя мать сказала: «Не могу поверить, что ты там, на сцене. И ты даже нисколько не стесняешься! Откуда у тебя все это?» Все поздравляли моих родителей, говорили: «Да, вы приучили этого мальчика к дисциплине!» Все эти похвалы были заслуженными. Я отдал матери приз, серебряное блюдо, чтобы она забрала его домой. Она была очень счастлива. Это был очень важный момент — особенно для моего отца, который всегда отзывался о моих занятиях с гирями приблизительно так: «Почему бы тебе не заняться чем-нибудь полезным? Иди, поколи дрова».

В то же время мои родители чувствовали себя не в своей тарелке. Они не знали, как относиться к зрелищу здоровенных мускулистых мужчин, одним из которых был их сын, расхаживающих по сцене перед тысячами ликующих поклонников. Вечером за ужином и на следующее утро за завтраком я и родители никак не могли найти общий язык. Мои мысли по-прежнему были заняты вчерашними состязаниями, в то время как им хотелось поговорить о чем-нибудь более приземленном. Родители все еще никак не могли свыкнуться с горечью гибели Мейнхарда; их внук остался без отца. Им приходилось очень нелегко, а я был далеко и ничем не мог им помочь. Я не находил, что им сказать, и после их отъезда ощутил в груди опустошение.