Вспыльчивый-Обидчивый, Глухой и Забывчивый

Наблюдать за старшим братом было еще мучительнее и неприятнее. Он чмокал ртом, каждый раз после того, как пережевывал еду. Отрыгивал так часто, что страшно себе представить! Мое воображение усиливало каждый шум, издаваемый его ртом, и добавляло к этому воображаемый до омерзения запах!.. Ужас!

Я был взбешен, раздражен, мне хотелось сделать какую-то молодецкую глупость. Что хуже, мне хотелось увеличить в себе раздражительность, чтобы потом как рубануть гадким словечком по старому безобидному существу!

Осознав все мои чувства и желания, я на секунду испугался самого себя. Я признал все чувства и мысли, испытываемые к этим людям, не моими. Я признал их гадкими, омерзительными, самыми злейшими и потому презрительными. Но этого было недостаточно: они набрали обороты, и, как сильное течение, которому я не знал как противиться, тянули меня в пропасть. Мое внутреннее сопротивление было так слабо и так безнадежно, что я по слабости своей решил поддаться злому чувству. От одного разка ничего страшного ведь не случится?

– Может хватит уже! – громко запротестовал я.

– Что хватит? – удивленно спросил средний брат.

– Так плямкать!

– А мы что, плямкаем? – невинно продолжил дядя Петя.

– Да, и очень сильно!

– Что он сказал? – вмешался старший брат.

– Ой! прости нас, Сережа, мы не хотели. Мы больше так не будем. Обещаю!

Средний брат говорил со мной таким тихим и добрым голосом, его лицо, казалось, было пропитано смирением, что я немного упокоил свой пыл. Его доброта как бы водой окатила мое внутреннее пламя, заставив его на время сделаться тише.

– Что он сказал? – повторил старший брат.

– Чтобы ты не плямкал.

– Что-что?

– Не плямкай!

– А что, я плямкал?

Я махнул головой.

– Ну простите. Я даже не замечал за собой.

Я понимал, что нужно что-то делать с собою.

Первое, что пришло мне в голову, – закрыться от этих стариков и перестать разговаривать с ними. С этого момента я начал отвечать им коротко и сурово. Иногда приходилось переходить грань приличия и отвечать грубо, но только дяде Пете.

Братья не понимали, почему я себя так веду. Средний все спрашивал за столом:

– Мы делаем что-то не так?

На что я сухо отвечал:

– Нет, все хорошо.

Но все было не хорошо…

Характеры у всех были скверные, привычки не изменяемые, взгляд на вещи отвратительный и полон заблуждений. Как бы мне здесь не было худо, все-таки зачем-то я здесь оказался. Ведь не просто Провидение связало меня с этими людьми?

После завтрака все убрали со стола, и я остался один в комнате. Я целиком погрузился в собственные мысли.

Через время в комнату пожаловал старший брат с тарелкой в руке. Я начал сердито наблюдать за ним. Мне открыто не нравилось, что он постоянно носит еду к младшему брату. И также уносит грязную посуду. Почему я так воспринимал это обычное дело, я никак не мог знать. Сейчас понимание того, что он несет брату еду, еще больше озлобило меня. Я не мог сообразить только одного, – как старший брат, после унижений и нападков на него младшим братом, мог так спокойно приходить к нему, приносить еду, и начинать снова и снова заводить пустые разговоры обо всем на свете, вместо того, чтобы поговорить об их отношениях и чувствах; и снова и снова спорить и ругаться с ним из-за какой-то чепухи, которая и гроша ломанного не стоит; и снова и снова слышать от него либо необоснованные обвинения, либо унижения, которые ливнем обрушиваются на него в припадке ярости.

Услышав веселый голос младшего брата, мне неудержимо захотелось с ним поговорить. Я постучался в его дверь и вошел в комнату.

Внутри нее стоял ужасный, спертый воздух, чувствовался запах водки и мужицкого пота.

Младший брат что-то небрежно возился с ангелом и увидев меня, жалостливо улыбнулся. Я спрашивал у него разные отвлеченные вопросы и ни слова не обмолвил о вчерашнем. Зато злорадно поделился с ним утренним разговором со средним братом. Я ему тихо рассказывал, удивляясь с дяди Пети. Наконец вдоволь наговорившись о среднем брате, о его причудах и насмеявшись до боли в животе, я посчитал нужным попытаться еще раз заговорить с младшим братом о жизни. Начал я свою речь с произошедшего вчера инцидента.

Как только я заговорил о том, что одурманивание отравляет жизнь не только пьющему, но и людям, живущим с ним, младший брат вспылил. Ему сильно не понравилось то, что я мог предположить, что он мог оскорбить или сделать неприятно близким людям. Но меня удивило больше всего то, что он настойчиво отрицал свое хамское поведение. Мне захотелось еще яростнее доказать, что он не прав. После того, как я ему сказал, что он вчера ударил своего брата, Владимир Иваныч совсем озверел. Он резко перешел на мою личность и как-то умудрился сделать меня виноватым в его ошибках. Он прямо-таки начал унижать меня. Он кричал и оскорблял меня. Лицо его было ужасно в этот момент: оно было все красно и пропитано ненавистью. Нижняя челюсть выдвинулась вперед, глаза смотрели вниз и как-то в сторону. Казалось, что он сейчас встанет с насиженного места и стукнет меня так же, как своего брата.