Вспыльчивый-Обидчивый, Глухой и Забывчивый

Стол был накрыт. Из глубокой кастрюли исходил приятный и, в то же время, странный запах.

– Вова, иди кушать, все уже готово! – крикнул во все горло средний брат.

Дверь заскрипела. В комнату вошел младший брат. Он подошел ко мне, крепко пожал мою руку, сел на то же место, что и вчера, и радостно заговорил о каком-то второстепенном предмете. Могло показаться, слушая его, что никакого неприятного разговора со старшим братом у него не было. Но чувство не обманешь.

Все уселись по местам, и мы принялись кушать.

Я аккуратно заглянул в свою тарелку. Вперемешку с картошкой можно было различить морковку, следы масла, куски мяса, которые казались уже кем-то обгрызанными раньше, косточки, шкурки, слизь и подобную мерзость, которая плавала в жирной воде. Увидеть все это вместе разом было выше моих сил. В горле образовался ком, и есть совершенно перехотелось.

«И это они собираются есть? Отвратительно выглядит!» – думал я.

Не веря своим глазам, я посмотрел на трех старцев. Каждый из них аппетитно уплетал уготованную порцию. Один облизывал, причмокивая, косточку; другой разрывал зубами бедный кусочек мяса на части; третий, посербывая, пил жидкость из миски, называемой у них подливой. Мне, человеку привыкшему к вкусной городской пище, есть это казалось невозможным. Но еще более невозможным казалось мне то, что я откажусь и не поем это. Не помирать же с голоду в конце концов!

Я делал неискренний вид, когда выбирал и кушал только картошку. Скривив лицо в улыбке, я отвечал, что их стряпня доставляет мне удовольствие. Такое кажущееся самопожертвование я совершал только из чувства уважения к старшим и того, что они меня приютили на несколько дней, пока моя нога не заживет. Чего уж тут скрывать?

Помимо невкусной еды меня отвращало еще кое-что. Запахи. Они особенно остро поразили мой нос только сейчас, во время еды.

От старшего брата исходил зловонный старческий запах; от среднего едкий и стойкий запах спиртовой настойки; только младший брат был снисходителен ко мне, и не издавал отличительного запаха. Я ел свозь неописуемое отвращение, через силу проглатывал картошку.

Вдруг входная дверь под давлением ветра резко затарабанила, как будто кто-то в нее постучал. Дядя Петя сухо оповестил об этом старшего брата.

– Сквозняк дернул дверь.

– Ты что-то говорил?

– Сквозняк дернул дверь.

– Что?

– Сквозняк дернул дверь.

– Сквозняк?

– Да.

– Что сквозняк?

– Дернул дверь.

– Ну так что теперь нам, танцевать?

–Ты чего кричишь? Все глухие что ли?.. А вдруг-то разбойники?

– Не мели.

Я насилу сдерживал себя, чтобы не улыбнуться.

Удивительно было заметить то, что раздражался при разговоре не средний брат, который по многу раз мог повторять одни и те же предложения, а старший. Он раздражался потому, что не мог услышать от среднего брата ничего, считая причиною этому своего брата; и считал, что тот, вместо того, чтобы один раз сказать громко и понятно, как будто нарочно издевался и говорил с каждым разом все тише, когда он переспрашивал. Средний же делал так не из желания насмешки над недостатком брата. Он знал про свой собственный и боялся, что если он будет насмехаться с брата, то и тот, забыв про свою добродушность, будет упрекать его в забывчивости; а он этого боялся больше всего на свете. Средний брат повторял свои слова каждый раз все тише потому, что боялся еще того, что, если он будет громко кричать (а у него не получалось по-другому), младший брат будет кричать на него. Владимир Иваныч был настолько пропитан ненавистью к среднему брату, что искал любой повод к тому, чтобы выплеснуть на него те кипящие помои, которые сознательно копил в себе долгое время.

Все это я замечал, видел и чувствовал.

После завтрака у меня возник вполне естественный, желающий незамедлительного решения, вопрос: «Что делать человеку с вывихнутой ногой, живя с незнакомыми людьми?»

Природа, весна, молодость, – все это соединяясь вместе отвечает на этот вопрос. Нужно только наслаждаться, соединяться, благодарить и молчать…

Я сидел на табурете на улице, возле двери. Передо мной открывался широкий огород, со всех сторон огражденный забором из живых деревьев, стоящий то тут, то там. Слева деревья и справа деревья; позади дома много кустов ежевики, и чуть дальше от них были старые добрые деревья.

Чудеса! Сам дом и огород находились на просторной, хорошо прогреваемой солнцем в середине дня, местности. Но это не была опушка. Казалось, что изба вместе с огородом просто так взяла и выросла посреди леса!

Место здесь было хорошее! Растения не страдали от недостатка солнечного тепла и воды. Так же как и люди не страдали от нехватки свежего воздуха и физического труда.

Часом мне приходилось замечать, как старики и старухи от скучной и угрюмой городской жизни, в далеке от природы, заводят перед окнами своих многоэтажных домов клумбы, реже огороды. Занимаясь этими делами они создают иллюзию того, что от этой работы им становиться лучше. В сущности же они несчастны.