Вспышка молнии

— Как ты сейчас сказал? — Давыдов встрепенулся и, позабыв о сковывавших его дыхание спазмах, резво вскочил на ноги. — От себя не убежишь??? — он посмотрел на своего собеседника глазами полными священного трепета. В то мгновение на пожилого предпринимателя снизошло откровение. Разрозненные кусочки мозаики начали вставать на свои места, складываясь в единую картину.

Нет никакого похищения и таинственных злоумышленников. Нет никаких галлюциногенных веществ, влияющих на рассудок Степана Яковлевича. Не было и тех самых молний, что сверкнули над головой мужчины, за секунду до того, как он провалился во тьму. Все было гораздо проще и одновременно ужаснее. С Давыдовым что-то случилось. Или, если быть точнее, с его телом. Сердечный приступ, инсульт, или что еще… Неважно. Главное, что теперь бизнесмен представлял собой угасающий огонек свечи. Искру разума. Вспышку, возникшую в самый последний момент. Одно мимолетное мгновение, в котором уместились все радости, печали, ярость и обида, пережитые Степаном Яковлевичем, его чаянья, мечты и страхи.

Большой взрыв маленькой вселенной.

И вполне естественно, что особенно ярко в этом ослепительном сгустке видений высветились ключевые события, основополагающие фигуры. Все то, что определило основной жизненный путь Давыдова. Его трагически погибший друг. Любовный треугольник. Потеря старшего сына. Разлад с самым младшим из детей, любимицей дочкой. Все это оказало на мужчину, куда большее влияние, чем его непрекращающаяся битва за успех и сложнейшее восхождение к вершине. Именно это он разглядел в первую очередь в той самой вспышке молнии, какой оказалась его жизнь.

Но чем являлись на самом деле все эти видения?

Сущей, не знающей иного толка правдой, или вымыслом, порожденным бьющимся в агонии сознанием?

Скорее всего, всё произошедшее являлось лишь дурным сном, причудливым нагромождением сюрреалистичных видений. Не было маленького мальчика и устроенного им путешествия в будущее. Все увиденное, крах компании, неудачно сложившаяся карьера Андрея и опустившаяся, прозябающая в одиночестве Настя, это лишь воплощенные тревоги Давыдова. Опасения, по поводу того, как может сложиться дальнейшая судьба его семьи. Не было того неизвестного здания аэропорта, сложенного из обрывков воспоминаний. Не было воскресшего из мертвых Валентина. Погибший старший сын Степана Яковлевича был лишь отражением неуемного желания обернуть вспять то, что уже случилось, а разговор об Андрее проявлением внутренних сомнений.

И, конечно же, не восставал из могилы, Николай Ерохин. Его образ был лишь ширмой, прикрывающей собою чувство вины, пожиравшее изнутри душу пожилого бизнесмена, словно червяк, грызущий спелое яблоко. И вся та злость, обида, все претензии, что испытывал утопленник по отношению к Давыдову, были его собственными. Это была горечь потери. Невосполнимой утраты, причиной которой, возможно, ты являешься сам.

Осознав это, прокрутив еще раз в своей голове все видения, Степан Яковлевич испытал необъяснимый душевный подъем.

Картинка сложилась.

Загадка разгадана.

Нечего больше бояться.

Ощущая небывалую прежде уверенность в собственных силах, мужчина подошел вплотную к своему другу юности.

— Ты мне больше ничего не сделаешь! — торжествующе прошипел Давыдов. — Тебя нет! Ты умер давно. Ты всего лишь галлюцинация. Плод моего воображения. Мое чувство вины воплоти. Я столько раз жалел, что не смог спасти тебя тогда. Столько укорял. Но время прошло. Целых сорок лет! Что случилось, того уже не вернешь. И ты вернуться не можешь. Ты мне кажешься. Всё это мне лишь кажется. Это неправда. Это лишь у меня в голове.

Услышав такие слова, Ерохин неожиданно попятился назад. Его лицо при этом исказилось гримасой беспомощности.

— Да. Ты прав. — дрогнувшим голосом произнес утопленник и, ссутулившись, обхватил голову руками. В одно мгновение его фигура исказилась, заметно раздавшись в стороны, кожа преобразилась, поменяв фактуру и цвет, а рост увеличился сантиметров на десять, или пятнадцать. Теперь это был не Колька, а некто, крайне сильно походивший одеянием и телосложением на самого Степана Яковлевича.

— Ты прав. — голос незнакомца зазвучал точь-в-точь, как у Давыдова. — Это всё происходит в твоей голове. Но кто сказал, что это неправда?

Неизвестный убрал руки от своего лица, вызвав тем самым приступ неконтролируемого ужаса у Степана Яковлевича. Дело в том, что тот, в кого преобразился Ерохин, походил на пожилого бизнесмена не только голосом, ростом и тучностью тела, но и внешностью. Словно брат-близнец.

— Ты посчитал, что дело в твоем чувстве вины. — с самодовольной ухмылкой сказал Давыдов № 2.— Ты, должно быть, ощутил невероятный прилив сил, когда понял это. Ощутил невероятную легкость, словно камень с души упал. Но почему тогда, скажи мне, ты столь стремительно увязаешь?