Встречь солнцу. Век XVI—XVII

Когда струги причалили к берегу, на крыльце дома показался сам Семён Аникеевич Строганов. Подивился на него Стефан: чего ещё затеял седобородый? — а мимо уже шли, громыхая оружием, казаки, и страшны были их затвердевшие в битвах лица.

Ермак? Стефан глубоко вздохнул. Значит, правильный ходил слух по Каме — есть такой... Который же он? Этот, со шрамом? Или, может быть, тот — одноглазый? Или нет... Наверное, этот — в высоком шлеме...

Шли мимо одетые, словно к бою, воины, и тусклые блики скользили по их броням и оружию... Погромыхивало оружие, а на высоком крыльце стоял Семей Аникеевич, и тускло и грозно, точно отблеск на шлеме, сверкали его глаза...

И едва скрылся Семён Аникеевич с атаманами в доме, распахнулись дверки кладовых и покатились бочки с пивом — начинался казачий пир.

Только не довелось Голышу посмотреть на гуляющих казаков. Позвали на ладью, и, подталкивая оглядывающегося ученика, заспешил Стефан на борт — казаков, конечно, любопытно посмотреть, только есть и свои дела, к которым ты поставлен, и их и надо справлять.

Три весны прошумело с того лета. Четвёртая согнала тяжёлый снег вокруг монастыря, и многое было сделано за эти годы. Пел созданный Стефаном хор, так пел, как он, Стефан, хотел... Другие же ученики разбрелись по всему северу. По азбукам, по фитникам, по кокизникам[6] выучил их Стефан записывать музыку, и теперь уже и сами ученики слагают сладкозвучные напевы. А в какого мастера вырос за эти годы вертлявый Иван Лукошко?

Стефан вздохнул и медленно раскрыл книгу. Чудно было вчера во время заутрени. Словно из памяти, словно изнутри зазвучала сладкоголосая музыка. Спросил: чьё сочинение? Ответили — Лукошки... Вот, значит, как свиделись с учеником.

Стефан Голыш склонился над страницей, вслушиваясь в неё. Тихо было в келье. Мерцали, потрескивая, огоньки у лампад, да шуршал за стенами, осыпаясь с ветвей, снег.

Смеркалось. Самое тихое это вечернее время любил Стефан, приурочивая к сумеркам неторопливые мысли, что совершались, превращаясь в музыку, в нём. На это время суток и берег Стефан музыку ученика. Но — странно — путалась музыка: не чистое славословие господне звучало в келье, а какой-то другой, разгульный напев...

Нахмурившись, Стефан отодвинул октоих, забарабанил пальцами по столу. Отчего-то опять вспомнился хмурый день на Каме, сырой пронзительный ветер, шумящий в лесу, разорвавшие серую пелену дождя чёрные струги... И он смотрит на воинов, идущих к строгановскому дому, пытается узнать: который Ермак... Отчего же снова припомнилось всё это так, словно вчера было?

Стефан потёр лоб.

Сегодня в трапезной шептались монахи о разбойнике, который Сибирью поклонился царю. Такую вот чудную весть привёз из Москвы монашек.

Откинувшись на спинку скамьи, Стефан полузакрыл глаза.

Далече-далече во чистом поле,
Ещё подале на синем море,
На синем море, на взморьице... —

словно вспомнив позабытое, тихо запел он...

По кругу Ермак похаживает,
Казакам, добрым молодцам приказывает...

Не чувствовал Стефан, сколько времени звучала, длилась песня. Словно забытье охватило его, и не помнил он, как и окончилась она. Как сидел с полузакрытыми глазами, вытянув на столе руки, так и остался сидеть. Не двинулся.

Но скрипнуло в углу, возле двери. И хотя и не поворачивался Стефан, угадал по звуку нового ученика, недавно взятого в хор.

— Что тебе?

— Настоятель вас просит, дидаскол[7]... — дрожащим от волнения голосом отвечал ученик.

— Настоятель? — Стефан нахмурился. — Скажи: сейчас буду.

Но не ушёл ученик. Переминаясь с ноги на ногу, стоял у двери, не решаясь спросить о чём-то главном.

— Что ещё?

— Песня, дидаскол... — невпопад ответил ученик и, совсем смутившись, добавил шёпотом: — Откуль такая?

— Песня? — обернувшись, Стефан взглянул на ученика. — Услышал недавно... На стругах пели.

И, скрытая, не видна была ученику улыбка учителя.

Впрочем, что ж?

Только вздохнула из-подо льда река, поплыли струги и на первом же — издалека слыхать! — «Далече-далече, во чистом поле» — звонкие заливались голоса.

РОДОСЛОВНАЯ ЕРМАКА

Так было или иначе — кто знает? Ничего не известно сейчас о композиторах шестнадцатого века Стефане Голыше и его ученике Иване Лукошке. Только музыка, написанная ими, осталась нам, а о жизнях — нет! — ничего не ведомо.

Отрывисты и противоречивы и дошедшие до нас сведения о Ермаке.

Летопись говорит о нём кратко: