Встречь солнцу. Век XVI—XVII

Почувствовав, что разум его мутится и слёзы жалости и раскаяния заливают его лицо, он кинулся прочь от этого места и понёсся сам не зная куда. В тальниках он наткнулся на копну и зарылся в неё. Запах свежескошенного сена, дух жизни и земного благоухания немного прояснил его разум. Высунув из копны голову, он увидел, что всходит луна, обливая окрестности мёртвым светом, — и мороз прошёл у него по коже. Он понял, что теперь будет. Скоро придёт водяной старик, дабы отомстить за кровь своих детишек, и нигде от него не спрячешься.

Но Атлас был старый казак, сотни раз глядел он в глаза смерти и знал множество уловок, как её обмануть.

Набив сеном свой кафтан и сапоги, он отнёс чучело в кусты и уложил «спать». Приладил к чучелу и свою шапку. Потом вернулся к копне и снова зарылся в неё. Едва он успел затаиться, как возле реки послышался шорох гальки. Вскоре охотник разглядел огромного старика с развевающимися белыми волосами и длинной седой бородой, поблескивавшей в лунном свете влагой. На плече он нёс мокрое бревно, должно быть, только сейчас извлечённое из реки. «Дети! Дети! — горестно причитал старик. — Ты, мой любимец Кмит, резвый, как форель, и ласковый, как плотица! И ты, шалун Чола, любивший перебирать мою бороду... Нету вас... Горе мне, горе!»

Заметив в кустах чучело, старик яростно вскричал: «Вот он, обидчик мой!.. Так вот же тебе, возьми!» — и с этими словами старик-водяной обрушил бревно на чучело с такой силой, что земля загудела.

Так Атлас спасся от гибели. По словам старшего брата Ивана, отец поведал об этом жутком происшествии будучи ещё в здравом уме. Но сразу после своего рассказа, вскрикнув: «Душу я свою погубил!» — он впал в беспамятство.

Владимир так и не успел попросить у отца прощения за свой побег — Атлас умер в бреду, никого не узнавая.

Отца Владимир любил больше всех на свете, старался во всем подражать ему, ибо старый Атлас и впрямь был знатный казак, славный во всем Якутском воеводстве и даже за его пределами. Отца знали и судьи Сибирского приказа в Москве, и даже царю о нём докладывали.

Владимир, сын крестьянина Тимофея, в надежде на удачный соболиный промысел пошёл из своей бедной белозерской деревеньки через Усолье в Сибирь, на великую реку Лену, в те дни, когда служилые казаки и промышленные ватаги рубили здесь первые зимовья и остроги.

Он ещё помнил, как зачинался Якутск. На просьбу пришлых русских людей — отвести место под укрепление и посад — местный князец-якут ответил отказом. Тогда пришельцы подступили с новой просьбой: отвести земли столько, сколько занимает бычья шкура. На эту необычную просьбу князец согласился из любопытства: как же будут существовать эти люди, теснясь на таком малом пространстве?

Русичи разрезали бычью шкуру на узкие ремни, связали их и обвели кожаной лентой столь обширную часть ленского берега, что им как раз хватило места для возведения острога. Князец пришёл в изумление от этой хитрости и подружился с казаками.

Острог каждую весну страдал от наводнений, и казаки перенесли его на семьдесят вёрст ниже прежнего укрепления — в зелёную долину Туймаада, окаймлённую серебряной подковой священных якутских гор Ытык Хайалар, к озеру Сайсары.

Пристать к ватаге охотников, промышлявших соболя, отцу не удалось — ему нечем было внести свой пай в артель. Тогда он поверстался на государеву казачью службу с годовым жалованьем в пять рублей с четью деньгами, семь четей ржи, шесть четей овса и два пуда соли. Выдали ему пищаль, саблю и нарядный атласный кафтан. За атласный кафтан свой он тут же и был прозван Атласом.

Ходил вновь прибранный на службу казак с отрядами сборщиков ясака по всем волостям огромного Якутского воеводства, голодал, мёрз, рубил с товарищами новые зимовья и остроги на дальних реках — в землях оленных людей, и в землях собачьих людей, и в землях людей полуночной стороны, какие строят жилища из китовых рёбер — ибо леса там не родится. Имел отец весёлый уживчивый характер, ни от какой работы не отказывался, и за то любили его товарищи.

Но уважаемым казаком он стал только после того, как свёл дружбу с Серафимом Петлёй, первой саблей воеводства. Серафим Петля позволил себе злую шутку над одним худым казаком, который нечаянно облил Серафиму новый кафтан медовухой в якутском кабаке. Серафим заставил казака залезть под стол и полчаса лаять собакой, потом велел несчастному, осмеянному всеми казаку раздеться и трижды обежать нагишом вокруг кабака по морозу. Тогда и встал Атлас, обозвал Серафима бессовестным басурманом, — то была дерзость, на какую не осмелился бы никто. Серафим вырвал из ножен саблю, Атлас обнажил свою.