Встреча на далеком меридиане

По пути Гончаров рассказал, что Луцино - самый старый из академических дачных поселков. Больше двадцати лет назад советское правительство построило тридцать с лишним дач и подарило их Академии наук, которая в свою очередь передала их в пожизненное пользование наиболее крупным ученым. После смерти арендатора Академия выплачивает вдове компенсацию и передает дачу другому ученому. За эти годы строительных материалов стало гораздо больше и появились новые, более удобные академические поселки, ближе к Москве, но по словам Гончарова, Луцино пользовалось особой славой, так сказать по праву старшинства.

Сторож у въезда почтительно поздоровался, пропуская машину, и захлопнул за нею ворота. И как-то сразу исчезла прежняя Россия, византийские купола, мужчины в кепках, сапогах и косоворотках, коренастые женщины в платках. Машина катилась по безупречно гладкому асфальту прямой аллеи мимо деревьев, густых и высоких зеленых изгородей, аккуратных заборов, мимо теннисного корта, где группа хорошо одетых людей с видом заядлых теннисистов наблюдала за игрой двух смешанных пар, мимо небольшой, окруженной соснами площадки с белыми гипсовыми статуями Ленина и Сталина, мимо голубого фургона, доставляющего продукты из Москвы; наконец Гончаров свернул направо, к низким воротам, за которыми оказалась лужайка размером почти с акр, старые деревья, аккуратный огородик, крокетная площадка и большой нескладный дом, обшитый досками в елочку. Это был спокойный маленький мирок. Воздух был насыщен солнечной тишиной, но вдруг хлопнула дверь на веранде, и по ступенькам сошел невысокий толстяк с седой головой, в белой рубашке с короткими рукавами и расстегнутым воротом. На солнце блеснуло его пенсне в золотой оправе; молодой рыжий сеттер, еще по-щенячьему неуклюжий, бежал за ним по пятам. Горячев шел им навстречу, приветливо протянув руки, с чуть укоризненной, но довольной улыбкой на лице.

- Значит, когда стало худо, все-таки вспомнили старика! - воскликнул он, хватая Гончарова за руки выше локтя. Голос у него был простуженный, хрипловатый, задыхающийся, но дикция так безукоризненно отчетлива и русские слова он произносил так ясно, что, когда после него начинали говорить другие, казалось, будто у них распухли губы, еле ворочается язык, а зубы слишком длинные. - Ну, что бы вас ни привезло, а я рад, доктор Реннет. И какую прелестную даму вы привезли! - Он поднес Валину руку к губам, поцеловал и задержал в своей руке. - Будь вы моей внучкой или, вернее будь я на пятьдесят лет моложе - о-о! Как у Пушкина сказано... Гамма, на место, на место! - прикрикнул он на щенка, который восторженно прыгал вокруг Вали, потрепавшей его по голове.

- Гамма? - рассмеялась она. - Бедный пес, за что вы его назвали греческой буквой?

- Хорошо еще, что не цифрой! Видите ли, дитя мое, у меня была Альфа, она умерла от старости. Моя Бета оказалась психопаткой, с ней пришлось расстаться. Я против того, чтобы давать собакам человеческие имена, это лишает собаку ее собачьего достоинства. Собаки имеют право быть собаками. Гамма знает, что я ее люблю, но знает также, что она - собака. - Он широко улыбнулся. - Когда-то у меня была немецкая овчарка, которую ради оригинальности назвали Отто. Пес был просто невыносим - он вообразил себя по меньшей мере моим братом. - Он остановился, тяжело переводя дух, и уже без улыбки, нахмурясь, обратился к Нику по-английски. - Я очень обижен на Хорвата - он так и не приехал ко мне. И Хэншел, ведь он, насколько я знаю, тоже был в Москве. Почему они меня не навестили?

- Вы их приглашали? - спросил Ник.

- Да как я мог их пригласить, когда я только после их отъезда узнал, что они были здесь? - сердито возразил старик. - Они могли бы спросить обо мне, но не тут-то было, очевидно, забыли, что я еще существую. Все меня забыли! Впрочем, что это я на вас накинулся? - ласково усмехнулся он. - Вы единственный, кто обо мне вспомнил. Дмитрий Петрович говорил мне утром, что вы очень хотите повидаться со мной, ну что ж, я вам очень признателен. Я даже готов простить остальных. Пойдемте в дом. Посидим, поговорим, хотя боюсь, что говорить-то придется вам. Я теперь все стал забывать...

Наперекор слухам о баснословной роскоши, в которой якобы живут советские ученые, дом, насколько мог судить Ник, был обставлен чрезвычайно просто и даже примитивно. Кухня и спальня примыкали к большой застекленной террасе, которая, очевидно, служила и столовой и гостиной. Посредине, по русскому обычаю, стоял огромный круглый колченогий стол, накрытый человек на двенадцать, не меньше. Стулья были просто неописуемы, среди них не было и двух парных. Семейство Горячева состояло главным образом из множества невзрачных пожилых женщин - кузин, сестер, племянниц, которые появлялись одна за другой и застенчиво знакомились с гостями. Был еще какой-то внучатый племянник, но он ушел с сыном ловить рыбу. В этой обстановке можно было бы чувствовать себя уютно, по-домашнему, как в старом бесформенном халате, но Ник просто задыхался. Он так мечтал, что проведет день совершенно иначе!