Встреча на далеком меридиане

— Да.

— О!.. — послышался в трубке замирающий вздох, проникнутый горьким разочарованием, но затем она горячо заговорила: — Ну и пусть! Тогда я сама скажу все, что хочу. Вы понимаете, почему я должна ехать, правда? Все это так для меня трудно! О, Ник, Ник! Я просто не могла больше выдержать, хоть и прикидывалась мужественной. Я люблю вас, Ник. Я хочу сказать вам это, прежде чем уеду. Я люблю вас. Пожалуйста, не говорите ничего. А я говорю это, потому что не могу иначе. У меня переполнено сердце. Но я не хотела оставаться в Москве и видеть, как вы уезжаете.

Слушая ее, Ник прикрыл глаза и заслонил их ладонью.

— Но видите ли, я не уезжаю, — тихо сказал он. Гончаров по-прежнему не сводил с него взгляда.

— Что? — воскликнула она в смятении. — Что вы говорите, Ник, милый? Вы не уезжаете в четверг? — У нее не хватало дыхания. — Сколько вы еще здесь пробудете?

— На сколько дней я остаюсь? — спросил он Гончарова, не выказывая кипевшего в нем гнева.

Гончаров пожал плечами.

— Посмотрим, что вам поставят в паспорте. Да не все ли равно? — небрежно произнес он. — Скажите ей, что закажете билет еще раз, когда придет время, вот и все.

— Я еще не знаю, — сказал Ник в трубку. — Вероятно, недели две.

— Только?.. Я не успею вернуться. Но я… — Она всхлипнула. — Я должна ехать. Это очень важно для меня. Все так считают, и они правы, но… — Она зашептала какие-то ласковые слова, которым его не учили на уроках русского языка; он слегка опустил голову и напряг все мускулы лица, чтобы спрятать жегшие ему глаза неудержимые слезы.

— Прощай, мой дорогой, — упавшим голосом торопливо сказала она. — Я… я не могу говорить. Не могу! Все стоят возле будки, смотрят на меня и удивляются. Надо бежать. Может, мне написать тебе?

— Да, пожалуйста, — произнес он. — Очень прошу.

— Люблю тебя, — еще раз сказала она. — Люблю! — и сразу повесила трубку.

А Ник все еще прижимал к уху замолкшую телефонную трубку, стараясь овладеть собой. Жжение в глазах постепенно проходило, дышать стало легче.

— До свиданья, — сказал он в молчавшую трубку и глубоко перевел дыхание.

Гончаров, усмехнувшись, покачал головой.

— И все это из-за какого-то билета на самолет! Ну ладно, позвоните мне вечером.

— Я приду, — медленно сказал Ник, не подымая глаз. — Я только что сообразил, что буду свободен.

Гончаров, остановился у двери; Ник почувствовал, что он удивленно обернулся и смотрит на него, начиная о чем-то догадываться, но не двигается с места.

— Вот как, — негромко сказал Гончаров; тон его не оставлял сомнений, что он все понял. — Очень хорошо. Приходите в восемь.

Гончаров сам открыл ему дверь; он был без пиджака, в рубашке с открытым воротом; ботинки он сменил на сандалии. На лице его была едва заметная, почти рассеянная улыбка; слегка взмахнув рукой, он сделал насмешливо церемонный жест, приглашая Ника войти.

— Мне думается, на правах давнего знакомства я могу принять вас по-домашнему, — сказал он. — В домашнем костюме, за домашним ужином, и поговорим мы с вами запросто. — Он провел Ника в большую комнату и остановился, заложив руки в карманы. — Что вам можно предложить вместо полагающегося у вас коктейля?

Ник выразил желание выпить рюмку водки. Гончаров холодно, но с веселым недоумением следил, как он пьет.

— Никогда мне не понять, как у вас могут так пить, — сказал он. — Вы прихлебываете водку, словно англичанин — чай. Вас интересует самый процесс питья, а нас — результат. Ну, все равно, — снисходительно махнул он рукой. — Угощайтесь.

Ему, очевидно, не очень хотелось разговаривать — он был слишком занят своими мыслями. Он достал несколько пластинок, на которые пал его случайный выбор, и включил радиолу. В комнате запрыгали звуки штраусовского «Перпетуум мобиле», и Гончаров поморщился от несоответствия этой музыки его настроению. Он поставил следующую пластинку — это оказался Оффенбах, который тоже был прерван на полутакте; потом зазвучал Дебюсси выяснилось, что и он не подходит. Наконец, Гончаров остановился на чем-то, совсем незнакомом Нику, — это была медленная, расплывчатая мелодия, исполняемая струнными инструментами, простая, как шелест дождя. Гончаров слушал, словно позабыв о госте. Потом долил полупустую рюмку Ника и поднял свою.

— За взаимное просвещение, — кратко сказал он. Дотронувшись краем своей рюмки до рюмки Ника, он осушил ее.

Ужин был простой: селедка, вареный картофель, жареное мясо, черный хлеб и масло. На столе стояли стаканы, большой чайник, незамысловатый пирог и никелированный электрический самовар.

— Над чем вы намерены работать после этого? — спросил наконец Гончаров. Вопрос был случайный — на самом деле мысли его были заняты чем-то совсем иным.

— После чего? — спросил Ник.

Гончаров сделал неопределенный жест.

— Ну, когда мы уладим это. У вас уже намечены дальнейшие опыты?

— Пока нет, — сказал Ник. — Я надеялся, что результаты вашего опыта, каковы бы они ни были, подскажут дальнейшие шаги.

— Это как-то на вас не похоже, — заметил Гончаров и потянулся через стол за куском хлеба. — Мне казалось, у вас должна всегда быть обширная программа на несколько лет вперед.