Встреча на далеком меридиане

Дальше пошли уже готовые дома. Дети играли на тротуарах, которые были даже новее, чем сами здания. В первых этажах располагались магазины. Ник успевал читать неоновые вывески: «Мебель», «Ателье», «Продовольственный магазин», «Ресторан». Шоссе пересекло широкий проспект, и оказалось, что новые дома образуют уже и боковые улицы. Появились набитые людьми автобусы со стеклянной крышей. В окнах квартир виднелись занавески, абажуры, цветочные горшки. Миля за милей тянулся вдоль шоссе новый город, и все дома были очень похожи, если не считать мелких деталей фасадов. Вдруг слева на фоне голубого деревенского неба возникла вся панорама университета и сразу пропала позади. Высокие дома исчезли еще быстрее, чем появились, и снова сменились пустырями. Впереди виднелся другой город, более старый, низкий и темный. Лимузин пронесся по мосту над железной дорогой, скользнул между двумя высокими серыми домами и, не снижая скорости, помчался по широкому проспекту. Теперь повсюду вокруг Ника были дома, люди, автомобили той Москвы, о которой он читал, совсем непохожей на оставшийся позади новый город. Машин стало гораздо больше. По тротуарам двигались толпы прохожих. Мимо мелькали многоквартирные дома, деревянные заборы, деревянные домики, афиши кинотеатров, пестрые плакаты на стенах домов, призывавшие хранить деньги в сберкассе, пить молоко и переходить улицу, соблюдая правила уличного движения. Мелькали старинные, выкрашенные в зеленую краску дома с деревянным кружевом карнизов, покосившиеся еще сто лет назад; мелькали темно-серые шестиэтажные жилые дома, длинные бурые заборы с газетными витринами, мужчины без шляп, женщины в летних платьях, рубашки с открытым воротом, соломенные шляпы, вышитые тюбетейки. В толпе на уровне колен и бедер болтались покупки в плетеных сумках, демонстрировавших все свое содержимое — французские булки, арбузы, апельсины, помидоры, бутылки с минеральной водой, а порой торчащую из бумажного пакета ухмыляющуюся рыбью голову; но улицы были безупречно чисты. На перекрестке, где сходились семь улиц, свисток и полосатый жезл одного-единственного регулировщика легко управляли семью потоками уличного движения. Внезапно мелькнула узенькая речка в каменных берегах, затем еще одна река, а за ней из-за бахромы зелени поднялись зубчатые красные стены Кремля, над которыми виднелись верхушки деревьев, золотые купола, венчающие белые колокольни, и желтые дворцы в итальянском стиле. Белое длинное здание восемнадцатого века на мгновение заслонило Кремль, а когда он снова возник за широкой мощеной площадью и кронами деревьев над ярким цветником, лимузин захлестнула волна уличного движения, мелькнули проезды, кишащие народом, и машина, резко затормозив, остановилась перед высоким массивным зданием.

— Приехали, — сказал Гончаров.

— Куда?

— В «Москву».

Вестибюль оказался не очень ярко освещенным мраморным залом с высокими потолками. Лифты из темного дерева напоминали европейские, а добродушная толстая лифтерша озабоченно хмурилась, словно она обдумывала завтрашний обед и вдруг сообразила, что он получится невкусным. Людская волна оттеснила Ника, Гончарова и Киреева в глубину лифта, и все смотрели друг на друга широко открытыми незрячими глазами, как смотрят в лицо незнакомого человека, который чуть ли не обнимает тебя. В голове Ника тупо билась одна мысль: «Это все русские, я действительно здесь».

На пятом этаже он вышел из лифта вслед за Гончаровым, и тот, остановившись перед сидящей за столом женщиной, взял у нее ключ. Номер в конце длинного, устланного зеленым ковром коридора состоял из двух комнат, ванной и балкона, выходившего на широкую оживленную улицу. Ник разглядывал синий с бахромой абажур, синие плюшевые портьеры, телевизор и пианино, пытаясь уловить общий стиль, но в это время Гончаров взял его руку и пожал ее.

— Вы, вероятно, устали, и вам хочется отдохнуть. Завтра утром за вами пришлют машину, чтобы отвезти вас на первое заседание. Еще раз — добро пожаловать в Москву.

Оба русских ушли, и Ник внезапно оказался совсем один в самом центре Москвы. Надо было прожить оставшуюся часть дня и вечер, а у него не было никакого представления о том, что он хочет делать или, что он может сделать. Он страшно устал и в то же время был так возбужден, что каждая деталь обстановки — белая скатерть на круглом обеденном столике, тяжелая чернильница из серого мрамора на письменном столе, узор ковра, рисунок рамы огромного окна — все это отпечатывалось в его мозгу с почти болезненной четкостью. Зазвонил телефон. Вероятно, ошибка. Раздался второй звонок. Снимая трубку, русские говорят: «Слушаю!» или «Да?». Для большей уверенности Ник предварительно произнес вслух оба эти слова. Телефон продолжал звонить. Он снял трубку и откашлялся.

— Хэллоу? — сказал он по-английски.