Встреча на деревенской улице

— Да ведь как тебе сказать, Павлуша. Сначала попробовать надо. Вот газ тоже не хотели. К чему вроде он, если есть печка, а теперь так привыкли, что отними, так и жаловаться станем. Все дело в привычке. Там, в новом-то доме, тоже будут свои приятности. Дров не надо, опять же воду не носить с улицы, будет водопровод, как в городской квартире. Ну и другие какие удобства. Но опять же и недостатки. Скажем, на кой мне жить вместе с Морковым? Надо же, дом сгорел, так он теперь под самый бок ко мне подвалился. Нужен он мне, как мороженый лук.

— А чего ты так к нему?

— А как же еще? Или, думаешь, я забыл, как он после войны командовал мной? Все помню! Ну да к тому времени уж и Моркова не будет. Вон как его трясучка бьет. А это верный признак — долго не протянет.

— Что, обижал?

— А как же? Я только с фронта явился, так он тут же меня на лесозаготовки наладил и не выпускал подряд два года. А харч-то какой был? Ведь не заяц, чтоб кору жрать. И слова не скажи. Под суд за сопротивление власти. Знаю я его... — Николай Иваныч сердито посмотрел на меня. От выпитой водки на лбу у него выступила испарина.

— До сих пор не можешь простить?

— А за что прощать-то? Чего я видал от него доброго?

— Ну да ведь и с него спрашивали, — сказал я, вспомнив разговор с Морковым.

— А это нам неизвестно. А то, что меня гонял да обижал, так это доподлинно... — Помолчал и уверенно сказал: — Да нет, в своих домах будем жить. Чего нас сселять. — И это было сказано так твердо, что я успокоился за свою избу. Если Кузёлево останется, так и меня не тронут.

Выпили еще. Николай Иваныч покрутил плешивой головой, заглянув в окно. Анна Дмитриевна, его жена, все еще поливала гряды.

— Вот тоже, хоть и жен взять, — заговорил снова он. — Всегда они правы, таракан тебе в нос, а мы, мужья, завсегда виноваты. Выпьешь — виноват, мало рыбы поймал — виноват. Кругом виноват. А то еще на днях говорит: «Я выходила за тебя замуж, надеялась на совсем другое, а ты обманул меня». Это теперь, когда ей под шестьдесят, вздумала корить, а? Обманул! А чего обманул-то? Чего? Как у Христа за пазухой жила. Да ну их к лешему! — Это он сказал уже с сердцем, и я понял, что он готовится к бою с женой. Может, не столько атакой, сколько обороной.

Бутылка подошла к концу. Николай Иваныч проворно рассовал вилки и стопки по своим местам, сполоснул тарелки из-под огурцов и грибов, вытер сковороду после яичницы, убрал хлеб, сунул банки с соленьями куда-то в глубь буфета, будто ничего у нас и не было. И, когда управился со всем этим ликвидационным маневром, закурил и философски заметил:

— Вот так вот и живем, Павлуша. — Вздохнул, но тут же винная волна снова подняла его на гребень обиды, и он воскликнул: — Чудило этакое, все думает, что сто веков будем жить. А того не понимает, что теперь уже надо каждый час ловить да радоваться, что он твой. Дура, ей-пра, дура!

И тут вошла Анна Дмитриевна. С засученными до локтей рукавами пестрой кофты, в платке, надвинутом на выцветшие, но еще красивые, дугой, брови.

— Ань! — тут же вскочил Николай Иваныч. — А у нас дорогой гость!

Анна Дмитриевна быстро, по-хозяйски окинула взглядом пустой стол, и лицо ее стало страдальческим.

— Хо-зя-ин! — чуть не плача заговорила она. — Расселся, а нет того, чтобы человека угостить. Ну, чего стоишь-то? Накрывай стол да вино поставь, а я сейчас яишню сготовлю.

— Нет-нет, спасибо, Анна Дмитриевна, — тут же стал я отказываться. — Мне домой пора. Жена ждет.

— Только пришел, уж и пора. Как бы не так. Ну, чего стоишь-то, говорю! Ведь обидел человека, обидел!

— Я что... Я всегда, — засуматошился Николай Иваныч и снова поставил на стол наши стопки, но тут что-то, видно, разглядела в его лице Анна Дмитриевна, потому что взяла одну из стопок, понюхала и остро взглянула на мужа.

— Да ты уж никак приложился? Ну да! И нос скраснел, и глаза лупятся. Да когда ж ты это успел? А? Ну ты скажи! Вот, Павел Сергеич, как тут с ним жить? Смолоду таким не был, а теперь на старости совсем от рук отбился. Только и думат, как бы этой заразы нажраться!

— Да чего ты, чего? Если хошь знать, так это меня Павел Сергеич угостил. По рюмашке всего и выпили...

— По рюмашке, — передразнила его Анна Дмитриевна. — Вот и говорю, только в позор вводишь. Нет чтоб угостить самому, так все норовишь на чужой счет, да и то втихомолку да за углом.

— Да нет, напрасно вы на него, — вступился я за совсем растерявшегося Николая Иваныча. — Все хорошо.

— Да чего уж тут хорошего-то! Доставай вино-то! — прикрикнула на мужа Анна Дмитриевна.

Николай Иваныч кинулся к буфету, достал целую бутылку водки, показал ее мне и засмеялся.

— Садись-ка, садись с нами, — сказал он жене, — а я сам тут все сделаю. — Он быстро поставил тарелки, нарезал хлеб, тут же достал из глубины буфета банки с грибами и огурцами и все приговаривал: — Это верно Анна Дмитриевна сказала, чего это мы втихаря. Мы можем и в открытую. — И подмигнул мне требовательно, чтобы я садился за стол.

Появилась яичница.