Встреча на деревенской улице

Когда у нее появилось это неверие? И в первый год нашей совместной жизни, и в последующие пять-шесть лет, а то и больше, мы были полны веры в себя и в свое хорошее будущее. Правда, наши мечты не были четко определены, мы ни о чем не загадывали и даже не задумывались над тем, чего бы нам хотелось, но мы были так молоды, так жизнерадостны, что все хорошее как бы само собой подразумевалось, и думалось, что впереди нас ждет только замечательное. Но вот совсем незаметно, когда-то, в какой-то день или час что-то вроде легкой тени легло на наш путь. И год от года эта тень стала все больше густеть, заслонять радость, тушить надежду, и пришло неверие. И все же, когда оно началось? Да, пожалуй, с появлением первого ребенка. Тогда Ирине пришлось уйти с работы на целый год. Не хотелось отдавать в ясли. А потом родился Коля. И тут уж мы совсем перекочевали из юношеской поры в пору озабоченной зрелости, где уже и раздражение, и усталость, и недовольство друг другом.

Но вот попытка вырваться.

Я взял в библиотеке третий том Большой Советской Энциклопедии с «Астраханской областью» и выписал все, что касалось дельты Волги. Оказывается, эта дельточка больше двенадцати тысяч квадратных километров. На карте она похожа на разветвленный корень могучего дерева. У взморья ее ширина достигает ста шестидесяти километров. Сейчас вторая половина мая. У нас и то теплынь, а там тем более. Там все цветет. И цветет лотос. Не знаю, но мне почему-то кажется, что когда я его увижу, то что-то произойдет в моей жизни. Обязательно хорошее...

— Слушай, Ирина, а я ведь не только буду редактировать астраханца. Соберу материал и для очерка, — это я нарочно сказал, чтобы подготовить ее к будущему. Но она не заинтересовалась.

— Постарайся получше отдохнуть. У тебя совсем неважный вид. Бледный, и вообще...

— Тебе тоже не мешало бы отдохнуть, — сказал я, глядя на ее поблекшее лицо.

— А что? — Она подошла к зеркалу, внимательно всмотрелась. — Слушай, а у нас никогда машины не будет? Как это другие умудряются?

Я подошел к ней, заглянул в глаза. Хорошие, добрые, немного усталые.

— Тебе очень хотелось бы иметь машину?

— Очень.

Я улыбнулся и поцеловал ее.

— Очень, — повторила она негромко, с печальной усмешкой. — Мне кажется, у кого есть машина, у того совсем другая жизнь. Более интересная, более свободная...

— Что ж, со временем и у нас будет. — Я хотел ее поцеловать, но она отстранилась, сделала из верхней губы нитку, и я понял, насколько теперь я далек от того парня, который женился на ней и которого она так любила. А ведь было: «Господи, какая я счастливая! Ну, скажи, скажи, это верно, что ты меня любишь?» — «Еще как! Я тебя всю исцелую!» — «Целуй! Целуй!»

Вот ведь было же... Ну да бог с ним. У меня тоже бывает, когда она не очень-то нравится мне. И подумываю о том, что неплохо бы другой раз и одному пожить с месячишко. Как в юности. Ах, как хорошо было бы! Так что бывает, и она мне не нравится. А потом снова нравится. И не замечаю ее тонкой верхней губы.

Утро в день отъезда было синее. Еще не громыхали трамваи, но я уже проснулся. Поставил чайник, разбудил Ирину. Было около восьми. В самый раз, чтобы позавтракать и не спеша отправиться к специальному автобусу, который отвезет меня и моих попутчиков на аэровокзал.

 

Странное состояние охватило меня, как только я вышел из дому. Оно не покидало меня ни в автобусе, ни даже в лайнере. Я все время опасался, будто кто-нибудь увидит меня и отправит назад и засадит за издательский стол. Это состояние усиливалось еще и оттого, что, в общем-то, я поступил нехорошо. На работе схитрил, жену обманул. И теперь лечу в неведомую мне дельту. Ну, в самом деле, почему именно туда? Неужели ничего не было поближе для очерка? Было, конечно, было, но без лотоса, а там... Я сидел в покойном кресле, глядел в иллюминатор на белые облака, проносившиеся под крылом, на земную карту с высоты девяти километров, с малюсенькими домиками, букашками-автомашинами, извилистыми нитками рек и ровными прямоугольниками разделанных полей. Съел принесенный стюардессой обед с чашечкой апельсинового сока. Все было хорошо. Но тревожное чувство не покидало меня. И я уже подумывал — может, кто из знакомых не сводит с меня взгляда. Но нет, знакомых не было. Даже в астраханском аэропорту это тревожное состояние все еще было во мне. И только когда смешался с людьми на городских улицах, когда увидел с набережной широкую полосу быстро текущей воды, увидел Волгу и над нею беспредельное небо, оно ушло, сменившись совершенно иным состоянием не то чтобы свободы, но какой-то непривычной освобожденности от всего, с чем я был связан до этого. И теперь, на что бы ни смотрел, это новое чувство все более усиливалось и переходило в тихий восторг, и все дальше отодвигалось то, что длительное время держало меня в замкнутом круге обыденных дел.

Я ходил по улицам, смотрел на дома старой Астрахани, на кремль с его белыми высокими стенами, с башнями и сторожевыми вышками на них. Глядел и не мог налюбоваться на золотые главы Успенского собора.