Встреча с границей

На норовистом Резвом молодцевато скачет ефрейтор Железняк. У этого своя посадка. Он немножко наклонился вперед. Левая рука с поводком лежит на передней луке. Правая прижата к поясу, где пришелся бы эфес шашки. Фуражка с опущенным ремешком кокетливо сбита набок. Резвый недовольно грызет удила, отфыркивается белой пеной, то и дело пытается перейти с рыси на галоп. Но Железняк намертво зажал его поджарое брюхо шенкелями и пресекает любую попытку выкинуть какой-нибудь запрещенный прием. Нет, этого тоже не вышибешь из седла.

Сержант командует им:

— Вольт на-право, ма-а-арш!

Удивительно: не кони, а синхронные механизмы, реагируют на каждое движение наездников. Только препятствия берут по-разному. Машка спокойно, с короткого разбега, а Резвый готовится к прыжку нервно, издалека...

Следующей парой выпускают на манеж Петьку Стручкова и Иванова-второго.

— Смотри, смотри! — шепчет мне Ванюха Лягутин. — Сейчас будут совершать круг почета.

— Садись! — командует сержант. — Товарищ Стручков, опять вы зашли с правой стороны!

Иванов-второй зашел с левой, но так тяжело плюхнулся в седло, что чуть-чуть не оказался на правой.

— Рысью, ма-а-арш!

Петька высоко прыгает в седле. Голова беспомощно болтается из стороны в сторону. Руки, точно общипанные крылья, взлетают вверх, длинные ножищи едва не касаются земли. Еще бы железный панцирь на грудь да копье в руки — вылитый Дон-Кихот.

Иванов-второй завалил корпус назад, обеими руками уцепился за повод, как за баранку автомобиля, и рулит им изо всех сил. Негнущиеся ноги поднялись почти к гриве лошади. Он уже не сидит, а почти лежит. На первом круге потерял стремена, на втором — фуражку. «Плюх, плюх, плюх!» — что-то громко булькает в животе у его неторопливой кобылы.

Ждем разбора. Стручков невозмутимо сплевывает сквозь зубы. Иванов-второй заметно волнуется. Но сержант, кажется, не собирается подводить итоги. Подходящих слов все равно не подберешь: не хватит красок. И так видно, какая пропасть между двумя сменами наездников...

Сейчас выпустят на манеж и меня на моем толстоногом мерине. Тоже тихоход. Быструю, может быть, и обскачет, но на один корпус, не больше. И мне вдруг почудилось, что за нами наблюдает Люба и смеется про себя. Нет, про себя она не умеет — хохочет во весь голос. К ней присоединяются старослужащие, и в первую очередь этот насмешник Железняк...

В меня точно занозу вогнали. Делаю два шага вперед:

— Товарищ сержант, разрешите сесть на Машку!

Тот с минуту раздумывает, а затем молча и не очень решительно кивает головой. Отдаю повод своего тихохода Ванюхе и подхожу к Янису Ратниеку. «Шенкелями, шенкелями управляй!» — подсказывает он. Вскакиваю на Машку так стремительно, что она не успевает опомниться и с места берет рысью. Прохожу первый круг, второй, третий. Стараюсь во всем подражать Ратниеку. Выпрямляю корпус, в такт бегу подпрыгиваю в седле, легонько перебираю пальцами ремешки повода. И все-таки мне кажется, что венгерка идет не так красиво, как под Янисом. Вспоминаю его наказ насчет шенкелей, сдавливаю тугое, пугливое брюхо кобылы. Машка вздрагивает, срывается в галоп и летит к краю манежа. Прыжок! Я обеими руками цепляюсь за переднюю луку. Еще прыжок! Это уже через канаву за манежем. Повод вырвался и болтается на взлохмаченной гриве. Кобыла мчится во весь опор. Под копытами мелькают рыжая щетина стерни, пыльный кустарник. Последний рывок через невидимое препятствие — и я лежу в картофельном поле. Вороное чудовище растворилось в облаке серой пыли...

Первым пришло на ум: «Так... значит, вот на этом самом месте будет вбит еще один именной колышек». А в «Протирке» пограничной заставы появится свежая карикатура. Я уже вижу ее: Машка — стремительная, с развевающейся гривой, с искрометными копытами — несется через поле, а я вишу в воздухе с раскоряченными ногами и руками, как каракатица. Из моего испуганного рта поднялось облако пара с надписью: «Мама!!!»

А устные протирки еще хлеще. Тут вообще каждый может творить по своему вдохновению. Значит, сколько солдат, столько и историй. А затем каждый солдат напишет знакомому или знакомой, те своим друзьям, и вылепят из меня дурака на всю Россию...

Я поднялся из картофельной борозды и, не отряхнувшись, побрел куда глаза глядят...

* * *

Дежурный обнаружил меня на краю отвесной или, как ее называли пограничники, Висячей скалы, объявил, что я нахожусь в самовольной отлучке, и повел на заставу.

Мной владели не страх, не боязнь ответственности за самовольную отлучку, а какое-то гнетущее отчаяние, обида на себя, стыд перед товарищами.

«Ваше доверие оправдаю, товарищ капитан!» — вспомнилась последняя беседа с начальником заставы. Вот и оправдал. Показал личный пример. И если ему последуют все молодые — в картофельном поле вырастет частокол из именных колышков...