Встреча [= Свидание]

— Будьте добры, мадам, принесите мне пиццу.

— Ее несколько месяцев больше не делают, — ответила дама в сером. — Санэпидемслужба запретила нам ее продавать.

Симон допил стакан воды и расплатился за кофе. Потом направился к выходу, но вдруг остановился, словно что-то припомнив. «Надо же, — оборачиваясь, произнес он вполголоса, — забыл свою трость». Можно было предположить, что она не принадлежала никому из посетителей, так как рядом не было ни одного столика. Симон быстро вернулся, без тени колебания взял белую трость и спокойно прошел через заполненный зал, держа ее в левой руке. Никто не прореагировал на его уход.

У выхода из кафе уличный торговец раскладывал на тротуаре поддельные черепаховые гребни и прочий мелкий хлам на продажу. Симон Лекёр купил черные очки с очень толстыми темными стеклами, несмотря на то что цена показалась ему завышенной. Глаза болели от яркого весеннего солнца, и ему не хотелось, чтобы косые лучи проникали сквозь слишком широкие боковые щели. Не колеблясь, он надел очки, которые вполне ему подошли.

Непонятно зачем — может быть, чтобы просто подурачиться, — Симон закрыл глаза, защищенные темными стеклами, и пошел, ощупывая перед собой дорогу железным наконечником трости. Теперь он испытывал что-то вроде успокоения.

До тех пор, пока Симон помнил расположение предметов вокруг себя, он продвигался без затруднений, хотя идти приходилось все медленнее. Но шагов через двадцать у него не осталось никакого представления о том, что находится перед ним. Он понял, что совсем сбился с пути и остановился, по-прежнему не открывая глаз. Так как он был на положении слепого, его никто не толкал.

— Хотите, сударь, я помогу вам перейти?

С этими словами к нему обратился, очевидно, мальчик, возраст которого Симон, не задумываясь, мог бы примерно определить по начинающему ломаться голосу. Кроме того, место, откуда доносился звук, как было подмечено мнимым калекой, довольно точно указывало на то, что рост у говорившего тоже был детский.

— Большое спасибо, — ответил он. — Было бы очень мило.

Паренек аккуратно, но крепко взял его за левую руку:

— Подождите минуточку, — сказал он, — свет пока зеленый, и машины по проспекту несутся слишком быстро.

Из его слов Симон сделал вывод, что они стоят на самом краю тротуара. Следовательно, он существенно — на несколько метров — отклонился от первоначального направления. Тем не менее эксперимент не только не переставал его привлекать, но начинал даже завораживать; хотелось, чтобы все это продолжалось, пока не прервется из-за какой-нибудь непреодолимой трудности.

Железным концом трости Симон легко нашел край гранитного бордюра и определил высоту, с которой нужно было спуститься на проезжую часть. Собственное тупое упрямство удивляло его самого: «У меня, наверное, мощный эдипов комплекс», — подумал он, улыбнувшись, но в это время мальчик повел его вперед, так как автомобили прекратили движение, уступая дорогу пешеходам. Однако улыбка вскоре исчезла с лица Симона, оно омрачилось мыслью: «Мне не следует смеяться, это ведь грустно — быть слепым».

Явившийся в дымке образ девочки в юбке со сборками, подхваченной на талии широкой лентой, задрожал в неясном воспоминании и через несколько мгновений проступил, как на экране, под закрытыми веками…

Она неподвижно застыла в дверном проеме. Вокруг темно и практически ничего не видно. В полумраке можно различить лишь белое газовое платье, светлые волосы, бледное лицо. Обеими руками дитя держит перед собой большой, начищенный до блеска подсвечник из желтой меди с тремя свечами, но ни одна не горит.

Очередной раз задаюсь вопросом, откуда берутся такие образы. Подсвечник уже всплывал в моей памяти. Тогда он, зажженный, стоял на стуле в изголовье у мальчика, лежавшего на смертном одре…

Теперь мы добрались до противоположной стороны дороги, и я опасаюсь, как бы мой поводырь меня не бросил. Я чувствую себя не совсем уютно в роли слепого, и мне хочется, чтобы мы еще несколько минут шли рядом. Пытаясь отвлечь его и выиграть время, я спрашиваю:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Жан, месье.

— Ты живешь поблизости?

— Нет, месье, я живу в четырнадцатом округе.

Оказывается, мы на другом конце Парижа.

Даже если и существует множество причин, объясняющих присутствие здесь мальчика, мне удивительно, что он бродит по улицам так далеко от дома. Я чуть было не задал ему этот вопрос, но вдруг испугался, что моя нескромность покажется ему странной, что он встревожится и пустится наутек.

— На улице Верцингеторига, — уточняет ребенок, и ровно на середине замысловатого слова его голос резко меняется от фальцета к басу.

Имя галльского вождя меня ошеломило: я думал, что есть только одна единственная улица Вер-цингеторига, и никак не предполагал, что существует какая-нибудь еще, во всяком случае в Париже. Недопустимо, чтобы одним и тем же именем назывались разные улицы одного города; разве что в истории Франции известно два Верцингеторига. Я делюсь своими соображениями с моим сопровождающим.