Встреча [= Свидание]

Однако, не могу объяснить почему, но создается впечатление, что продолжение мне уже известно: толкнув ногой створку приоткрытой двери, я проникну в незнакомый дом, бережно держа на руках неподвижного ребенка. Внутри окажется темно и пусто. Тем не менее я различу смутный голубоватый свет со второго этажа. Я неторопливо взойду по узкой крутой деревянной лестнице, в тишине скрипнут ступеньки.

Я все знаю. Припоминаю… В памяти с фантастической четкостью возникают и этот дом, и все ранее происходившие события, последствия которых я уже испытал на себе и в которых мне якобы довелось принять активное участие… Когда же это все случилось?

На самом верху лестницы дверь была приоткрыта. Высокая стройная девушка с очень светлыми волосами стояла на пороге, будто кого-то ждала. На ней было белое платье из легкой газовой прозрачной ткани; на складки, раздуваемые ни на чем больше не заметным ветерком, падали лучи голубого света, льющегося непонятно откуда.

Бледные губы были разомкнуты в неуловимой, нежнейшей, юной далекой улыбке. Большие зеленые глаза, увеличившиеся в темноте, сверкали странным блеском. «Как у инопланетянки», — увидев ее, сразу подумал Симон Лекёр.

Он замер на пороге комнаты, держа на руках («как охапку подаренных роз», — сказал он про себя) маленького мальчика без сознания. Застыв как вкопанный, Симон разглядывал чудесное видение, каждую секунду опасаясь, что оно испарится, особенно в те мгновения, когда от сильного сквозняка (который удивительным образом не ощущался ни на одном предмете, стоящем в комнате) вокруг нее, «как языки пламени пепельного цвета», разлетались полы одежды.

Спустя довольное долгое, но точно не подсчитанное время, зря потраченное на то, чтобы попытаться сформулировать фразу, которая была бы уместна в подобных обстоятельствах, Симон, в конце концов отчаявшись, произнес простые слова, заслуживающие насмешку:

— Ребенок поранился.

— Знаю, — ответила девушка, но так нескоро, словно обращение Симона, прежде чем долететь до нее, пересекло огромное пространство. Затем после еще одной паузы она добавила:

— Добрый день. Меня зовут Джинн.

Ее голос был столь же нежен, далек, красив и неуловим, как и выражение глаз.

— Вы эльф? — спросил Симон.

— Дух, эльф, девушка, как вам больше нравится.

— Меня зовут Симон Лекёр, — представился Симон.

— Знаю, — промолвила незнакомка.

В ее речи слышался легкий иностранный, судя по всему английский, акцент, хотя по певучим интонациям можно было бы заподозрить в ней сирену или фею. Последнее слово было произнесено с более откровенной улыбкой; она разговаривала будто откуда-то из далекого грядущего времени, она будто принадлежала миру будущего, в котором уже все свершилось.

Девушка настежь распахнула дверь, чтобы Симон смог свободно пройти. Грациозным движением голой руки (высвободившейся из широченного рукава с глубокой проймой) она показала на старинную медную кровать, приставленную спинкой к дальней стене, на которой висело распятие из черного дерева. Слева и справа от спинки кровати стояли два сверкающих бронзовых позолоченных канделябра со множеством свечей. Джинн принялась медленно зажигать их одну за другой.

— Можно подумать, ложе покойника, — заметил Симон.

— На любое ложе рано или поздно укладывают покойника, не так ли? — произнесла девушка едва слышным шепотом. Потом голос неожиданно стал более густым, с материнскими нотками:

— Как только уложите Жана на белую простынь, он сразу уснет мертвым сном.

— Так вы знаете, что его зовут Жан?

— А как же еще? Хотите, чтобы у него было какое-нибудь диковинное имя? Всех мальчиков зовут Жанами, а всех девочек — Мари. Если бы вы были местным, то сами знали бы это.

Симону стало интересно, что она подразумевала под словом «местный». Странный дом? Заброшенную улицу? Или что-то еще? Симон очень осторожно положил по-прежнему неподвижного ребенка на мрачное ложе, а Джинн скрестила его руки на груди, как обычно делают с теми, кто отдал богу душу.

Мальчик не оказывал ни малейшего сопротивления и никак не реагировал. Глаза были широко открыты, в застывших зрачках поблескивало пляшущее отражение зажженных свечей, казалось, в них теплится какая-то лихорадочная сверхъестественная жизнь, полная тревог.

Джинн снова замерла около кровати, которую пристально разглядывала. В белом воздушном платье ее можно было принять за бестелесного архангела, охраняющего неприкаянную душу.

В комнате воцарилось тягостное молчание. Симону пришлось сделать над собой усилие и задать девушке новые вопросы:

— Вам известна причина его недомогания?

— Серьезные нарушения памяти, — ответила она, — вызывают кратковременные обмороки, которые, в конечном счете, приведут к летальному исходу. Ему необходим покой, иначе перетруженный мозг слишком быстро устанет, и нервные клетки атрофируются от истощения еще до того, как мальчик достигнет зрелого возраста.

— А конкретно, какого рода нарушения?