Встреча [= Свидание]

На стене между окон висела под стеклом чья-то фотография в рамке из черного дерева, с вылезающей из-под нее веточкой освященного букса. Симон подошел поближе, однако свечи горели слишком тускло, чтобы различить черты лица мужчины, одетого в военную форму.

Симону вдруг почудилось, что этот портрет для него чрезвычайно важен, и, охваченный желанием рассмотреть его получше, он шагнул к ложу, схватил один из подсвечников, вернулся к фотографии и как можно ближе поднес к ней дрожащее пламя свечей.

Он так и думал — там висело его собственное изображение. Двух мнений быть не могло. Это несомненно он, только на каких-нибудь два-три года постаревший, и посему выглядевший серьезнее и взрослее.

Словно пораженный громом, Симон застыл с тяжелым бронзовым подсвечником в вытянутой руке, не в силах оторваться от своего двойника, глядевшего на него по-братски насмешливо, с чуть заметной улыбкой.

На неизвестном ему снимке он был одет в форму офицера военно-морского флота с нашивками старшины. Правда, теперь такой китель во Франции уже не носили, но Симон все равно никогда не служил ни в армии, ни на флоте. Отпечаток сепия, немного размытый. Пожелтевшая, видимо, от времени, бумага испещрена серыми и коричневыми пятнышками.

Внизу на белом уголке паспарту — две короткие строчки, косо написанные от руки. Симон мгновенно узнал собственный почерк с неправильным, как у левши, наклоном. Он прочел вслух: «Мари и Жану от любящего папы».

Симон Лекёр обернулся. Он не заметил, как Джинн подошла и принялась с любопытством и даже нежностью разглядывать его портрет:

— Вот видите, — сказала она, — это ваша фотография через несколько лет.

— Значит, она тоже создана дефектом памяти Жана и принадлежит моему будущему?

— Разумеется, как и все остальное, что здесь находится.

— Кроме вас?

— Правильно. Потому что Жан путает разное время. Все сбиты с толку, и никто ничего не понимает.

— Вы только что говорили, будто я приду сюда через несколько дней. Для чего? И чем я стану здесь заниматься?

— Вы принесете на руках маленького раненого мальчика, судя по всему, вашего сына.

— Жан — мой сын?

— Он «будет» вашим сыном, о чем свидетельствует дарственная надпись на фотографии. А еще у вас будет девочка по имени Мари.

— Вы же прекрасно понимаете, что это чушь! Я не могу через неделю стать отцом восьмилетнего ребенка, который сегодня еще не родился и с которым, по-вашему, вы познакомились больше двух лет назад!

— Вы рассуждаете, как типичный француз — позитивист и картезианец… Я лишь сказала, что вы «впервые» придете сюда через несколько дней. Потом вы станете часто возвращаться, вероятно, даже поселитесь в этом доме с женой и детьми. А иначе как ваше фото оказалось бы на стене?

— Вы ведь не француженка?

— Нет, я была американкой.

— И чем вы занимались?

— Снималась в кино.

— А от чего умерли?

— Несчастный случай при сбое в компьютере. Поэтому я и выступаю теперь против механизации и информатики.

— Как это «теперь»? Я думал, вы умерли!

— Ну и что? Вы тоже! Вы не заметили, что ваш портрет — в черной рамке, а душу оберегает освященный букс?

— А я от чего умер? То есть, мог бы умереть? То есть, умру? — уже в ярости воскликнул Симон.

— Погиб на море, — спокойно ответила Джинн.

Чаша терпения переполнилась. Симон в отчаянии предпринял последнее усилие выйти из того, что можно было бы определить как настоящий кошмар. Он подумал, что надо бы разрядиться: заорать, начать стучаться головой об стену, что-нибудь разбить…

Он в гневе бросил на пол зажженный канделябр и решительным шагом направился к чересчур хорошенькой девушке, которая над ним измывалась. Он схватил ее в охапку. Она не стала сопротивляться, а, наоборот, с пылом, которого Симон никак не ожидал, обвила его руками, как светловолосый спрут.

Для призрака ее тело было слишком жарким и нежным… Она увлекла его к ложу, откуда уже давно кубарем скатился мальчик, видимо, разбуженный шумом. На полу продолжали гореть упавшие свечи, готовые вот-вот поджечь занавески…

Это было последнее, что ясно увидел Симон Лекёр, прежде чем раствориться в наслаждении.

Глава восьмая

Приехав в прошлом году во Францию, я случайно познакомилась с юношей моего возраста по имени Симон Лекёр, называвшим себя Борисом, так и не знаю, почему.

Он сразу мне понравился. Красивый, выше обычного француза, с богатым воображением, ежесекундно превращающим самые банальные события повседневной жизни в необычные романтические приключения, как в фантастических повестях.

Но я тут же поняла, что мне, скорее всего, понадобится много терпения, чтобы спокойно мириться с его экстравагантными выдумками, а если точнее выразиться, сумасбродством. «Видимо, я к нему неравнодушна, — сказала я себе в первый же день, — иначе мы моментально возненавидели бы друг друга».

Мы встретились при странных и в то же время обыденных обстоятельствах благодаря коротенькому объявлению в ежедневной газете. Оба искали какую-нибудь непостоянную не слишком обременительную работу, позволившую бы заработать если и не необходимые, то, уж во всяком случае, не лишние деньги. Он утверждал, что тоже студент.