Встреча [= Свидание]

Скромная, незаметная улица, где нет никаких машин — ни снующих, ни припаркованных, — ровно освещенная лишь желтым мерцающим светом старых фонарей, казалось, покинутая обитателями, резко контрастирует с большим проспектом, с которого я свернул. Домики низенькие (максимум двухэтажные), бедные, с темными окнами. Здесь особенно много складов и мастерских. Неровная, вымощенная по старинке дорога в ужасном состоянии, в выбоинах — грязные лужи.

Я колеблюсь, прежде чем пойти дальше по узкому длинному переулку, очень похожему на тупик: несмотря на полумрак различаю в глубине глухую стену, преграждающую путь. На первом доме все-таки висит табличка с названием настоящей улицы, то есть имеющей начало и конец: «улица Верцингеторига Третьего». Я и не подозревал о существовании даже второго по счету Верцингеторига, не говоря уж о третьем.

Если подумать, может быть, есть проход с какого-либо края стены — правого или левого. Но удивительно, что совершенно нет машин. А правильно ли я иду? У меня была мысль пройти по соседней, знакомой мне улице. Уверен, что добираться до вокзала по ней ничуть не дольше, чем здесь. Это медичка вмешалась и попутала меня с якобы короткой дорогой.

Надо поторапливаться. Теперь мне осталось меньше пяти минут до встречи на Северном вокзале. Этот богом забытый переулок поможет существенно выиграть время. Во всяком случае, по нему продвигаешься быстрее: никаких машин, пешеходов и перекрестков нет.

Уж коль скоро я пошел на такой риск (увы, не по здравому размышлению), не остается ничего другого, как шагать возможно шире, стараясь наступать на проходимые участки мостовой без тротуара. Я почти бегу, лечу как во сне.

В данный момент мне неизвестен точный смысл моего задания: я только знаю, что оно состоит в том, чтобы отыскать некоего пассажира (у меня в памяти — его точное описание), прибывающего в Париж из Амстердама поездом в девятнадцать часов двенадцать минут. Затем незаметно следовать за ним до гостиницы. Пока все. Вскоре надеюсь узнать больше.

Я еще не достиг середины нескончаемой улицы, как вдруг в десяти метрах передо мной появился ребенок. Он выскочил из дома с правой стороны — того, что повыше остальных, — и со всех ног бросился через дорогу.

Он несется сломя голову, спотыкается о выступающий булыжник и, не успев вскрикнуть, летит в лужу черноватой грязи. Не шевелясь, он лежит на животе, вытянув перед собой руки.

Несколько прыжков — и я стою рядом с застывшим тельцем. Осторожно его переворачиваю. Это мальчик лет десяти, весьма странно одетый, словно подросток из прошлого века: брюки подхвачены под коленями какими-то завязками, просторная, довольно короткая рубаха подпоясана толстым кожаным поясом.

Его глаза широко распахнуты, но зрачки неподвижны. Рот приоткрыт, губы слегка дрожат. Шея и конечности — вялые и безжизненные, все тело — как у тряпичной куклы.

К счастью, он упал не в грязь, а прямо на край выбоины с грязной водой. Вблизи жижа кажется вязкой и не черной, а красно-коричневой. Внезапно меня охватывает необъяснимая тревога. От чего? Пугает цвет этой непонятной жидкости? Или что-то еще?

Смотрю на часы. Девять минут восьмого. Сейчас уже невозможно попасть на вокзал к прибытию поезда из Амстердама. Итак, приключение, начавшееся сегодня утром, кончилось. Но я ведь не могу оставить раненого ребенка даже ради любви к Джинн. Ну и ладно! В любом случае поезд я пропустил.

Справа от меня — настежь распахнутая дверь. Наверняка мальчик из этого дома. Однако внутри нигде не заметно ни огонька: ни в подъезде, ни на этажах. Беру на руки тело мальчика. Он непомерно худой, легкий как перышко.

В неясном свете ближайшего фонаря мне лучше видно его лицо: никаких явных увечий, он спокоен и красив, но невероятно бледен. Видимо, стукнулся затылком о камень и оглушен ударом. Но ведь он упал вниз лицом руками вперед. Значит, головой земли не коснулся.

Переступаю порог дома с моей хрупкой ношей на руках. Осторожно продвигаюсь по длинному коридору, идущему перпендикулярно улице. Вокруг темно и тихо.

Не наткнувшись ни на какой другой выход — внутреннюю дверь или боковой коридор, — упираюсь в деревянную лестницу. Мне чудится слабый свет на втором этаже. Поднимаюсь медленно, потому что боюсь споткнуться или задеть какое-нибудь невидимое препятствие ногами или головой мальчонки, до сих пор не пришедшего в себя.

На площадку второго этажа выходят две двери. Одна заперта, другая приоткрыта. Оттуда брезжит мутное сияние. Толкаю дверь коленом и вхожу в просторную комнату с двумя окнами на улицу.

Освещения здесь никакого. Только лучи фонарей, проникающие снаружи, поскольку нет штор, но этого все же достаточно, чтобы я смог различить очертания предметов: стола светлого дерева, трех-четырех разрозненных стульев с более или менее продавленными сиденьями, широкой железной кровати и огромного количества чемоданов всяческих форм и размеров.