Встреча в метро, или Разбитое сердце

Ни разу не красавица, без какого бы то ни было реализванного хотя бы чего-то? Воспитанная на сериалах или страстных подражаниях дамочкам-львицам светского общества – сама не являлась ни блондинкой, ни моделью, ни хотя бы кем-то – кроме просто женщины, случайно среди прочих, познакомившейся с Николаем много лет назад. Настойчивее других преследовала, вот и всё достоинство.

Николай – тоже ни разу даже близко не Принц или мечта любой ссыкухи, не сыночек папика из списка богатеев журнала Форбс. И не герой статей хотя бы журнала Сноб. Он изначально совершенно не подходил ей на роль нужного для зависти давно замужних подруг. Или всего лишь на роль нужного в хозяйстве мужа. И повторял ей об этом неоднократно. Но она же уговаривала. Только и делов – недооценила своего же воспитания: в духе журнально-глянцевого счастья.

Однако избраннику такой глянец был глубоко ненавистен. Поскольку сыпал гигантские кучи соли на раны личной нереализованности, недооценённости и неумения добывать бабло охапками.

Такие вещи женщины всегда понимают задолго до серьёзных отношений. И только совсем уж бедолага выйдет замуж за того, кто заведомо не из той оперы, где она хочет блистать в виде Прима-балерины.

В итоге бывшая подруга, ставшая женой, сыпала соль на раны не обслуживающего её мечты мужа. Он отбивался, стараясь разбивать её идеалы – чеканными злыми фразами… Лицо его в это время напоминало хищнический оскал. В полубеспамятстве пьяной речи он, отвратительно ухмыляясь, терзал её слабую психику – наказывал, стараясь укусить побольнее. Защищался, нападая с оттяжечкой. Хотелось её распять – чтобы под левым соском увидеть собственный клык, припавший к побеждённой жертве, вздрагивающей в конвульсиях своего поражения.

В регулярных словесных баталиях поочерёдно истекали кровью их эмоции: то одна жертва собственного порока заходилась в крике оскорблений, то другой – возвращал полученное, прибавив в добавок своего из личного банка озлобления. Подпитываемые опьяняющим пойлом, они могли или сливаться в сексуальном исступлении, или в словесных истязаниях – вместо секса.

Для скандала лучше всего срабатывала правда.

Татьяна психовала. Не привыкшая к откровенной речи простонародья, ведь хорошую девочку учили в культурном русле: сохранять лицо, изображать деловую даму. Высказываться откровенно в отношении «так воспитанной мамой» душечки как-то так – не позволялось. В их среде – успешных хозяев жизни – воспитанием детишек занимались с помощью дрессировки на похвалу. Голубке было уже за тридцать, а ей примитивно не хватало похвал. Но разве пьяный мужчинка, всю жизнь жестоко страдающий совестью и принуждением себя к смирению – способен хвалить вообще непонятно за что? Ему такая претензия вообще непонятна.

И пока они долгие годы страстно лаялись по телефону, то всегда выручало простое действо – бросить трубку, напиться таблеток и успокоиться. И на другой день начать все сначала. Но после начала проживания в одной квартире такой финт сделался невозможен.

Напиваясь, он доводиил её, она в ответ – так оборонялась, наступая во все тяжкие, что в квартире сгорали лампочки, утюги, разбивались телефоны и лап-топы. А кот прятался под диваном, так что достать его не представлялось возможным.

Конечно, припоминать те «ласовые слова», которыми они с упоением награждали друг дружку вовсе не хотелось. И конечно признать главное – то, что за словами он нарывался – не умея наказать себя за то, что не может жить с удовлетворением и постоянно страдает, внутренне терзая себя – этого вспоминать тоже не хотелось.

Казнить близкую женщину за то, что она такая же ничтожная, каким чувствует себя он сам? Перекладывая личное ничтожество на окружающих? – Нет уж. Не надо ему таких воспоминаний!

Попеременно – он перекладывал на окружающих то личную чувствительность и трогательную хрупкость, веруя что «может разбить сердце девушке». То личное ничтожество, как ощущал себя на дне души за то, что неспособен ни «стать мужиком и завести бизнес», ни хотя бы «бросить пить». Не умея простить себя – он нападал на близкого человека, проецируя своё на другого. Вернее – на другую. На отца нападать таким образом он никогда бы не осмелился. И не потому что не за что, а потому что чуял – отец его «искренности» не оценит и «добрых откровений» не жаждет. А женщины, особенно сами нуждающиеся в помощи, стремятся помогать, исправлять, открывать глаза – за это их частенько хочется урыть. По-принципу: сами виноваты, не трогайте пьяного, пусть самоубивается дальше. Но они же женщины, по-бабски и нарываются. А раз так – бей по ним словами, раскручивай на психоз – пусть повертятся на пупе, доказывая что не верблюдицы…