Встреча в Тельгте. Головорожденные, или Немцы вымирают. Крик жерлянки. Рассказы. Поэзия. Публицистика

Вот почему я называю по имени нескольких добропорядочных с виду бюргеров, этаких «бидерманов», являющихся на самом деле поджигателями[53]. Поэтому я вижу корни якобы существующего в стране бедственного положения исключительно в самом правительстве. Поэтому мои «Речи о Германии» должны быть свободны от утопающих в деталях рассуждений и экскурсов в отечественную сентиментальность; зато я хочу поставить вопросительный знак, который напоминал бы мощный бур, какие используются для глубинного бурения.

Неужели склонность немцев к рецидивам так и не поросла живительной травой? Неужели повторение преступлений написано нам рунами на роду? Неужели у нас, немцев, — словно с какой-то ужасной неотвратимостью — все, даже дивный подарок возможного объединения, должно превращаться в чудовищного ублюдка? Неужели нам, придумавшим такие напряженные словосочетания, как «учиться скорбеть» и «преодоление прошлого», теперь, в иной экстремальной ситуации, грозит похожее на дубинку словцо «эстетика убеждений», с помощью которого наши едва сменившие политическую веру управляющие культурой уничтожают все, что не подпадает под эстетику мило инсценированной посредственности? Неужели для нас, все еще не оправившихся от последних экскурсий в абсолют, до сих пор остается невозможным цивилизованное, а значит, гуманное обращение с соотечественниками и иностранцами? Чего нам, немцам, не хватает при всем нашем богатстве?

Эти вопросы я записывал в конце августа в Дании, стране, которая хотя и не отличается подчеркнутой любезностью по отношению к чужеземцам, но где в обществе не только не проявляется, но и едва ли мыслима ненависть в форме созревшей готовности к убийству — как в Хойерсверде, Ростоке, сотне других городов; притом немыслима даже в ситуации, когда число иностранцев достигает критической цифры.

Когда весной 1945 года советские армии продвинулись вперед и многие тысячи немцев бежали на кораблях по Балтийскому морю в оккупированную вермахтом Данию, то даже после быстро наступившей капитуляции великогерманского рейха вполне объяснимый гнев или даже ненависть к оккупантам не привели датчан к насилию по отношению к немецким беженцам. Напротив: сами терпя нужду, они как могли снабжали своих врагов. Возвращение последних в Германию происходило отнюдь не в форме жестокой депортации. Я мог бы рассказать о беженцах из Западной и Восточной Пруссии, которым пришлось осознать свой статус и положение беженцев не во время их пребывания в Дании; они столкнулись с неутихающей ненавистью и враждебностью к «чужакам», лишь когда их насильственно разместили в северных и западных немецких общинах. Вот тогда-то со всех сторон зазвучало: «Убирайтесь туда, откуда пришли!»

Для датчан их высокий уровень цивилизованного поведения естествен. Они об этом не говорят, разве что иронически и в придаточных предложениях. Мы же не можем преодолеть разрыв цивилизованного континуума внутри германского общества — датированный как историческая цезура 1933 годом — до сих пор, при всем старании, при всех заверениях.

Даже в начале 70-х годов, когда существовала надежда, что нам еще удастся если не залечить этот разрыв, то хотя бы перескочить через него, когда благодаря реформистскому сдвигу могла быть преодолена наша общественная отсталость, полные ненависти лозунги левых экстремистов поразительно походили на исполненные той же ненависти тирады шпрингеровской прессы; политические убийства, начавшиеся покушением на Руди Дучке, стали распространяться; противники были объявлены врагами, и опустившийся на колени в Варшаве канцлер[54] был подвергнут остракизму вплоть до бундестага. После полной оскорблений речи Конрада Аденауэра осенью 1961 года, которая должна была задеть и глубоко уязвить эмигранта, Вилли Брандт оставался в Германии чужим, чужим вплоть до самой смерти; и никакой торжественный государственный акт не может ввести нас по этому поводу в заблуждение.

Когда молодой человек из Любека в 1933 году попросил политического убежища в Норвегии, позднее в Швеции, убежище было ему предоставлено. Принятое вчера на партийном съезде СДПГ компромиссное решение не снимает моей тревоги. Отныне каждый депутат бундестага от социал-демократов, который захочет путем добавочных параграфов ограничить отличающее нашу конституцию право на убежище, должен знать, что тем самым он, задним числом, вновь больно ударяет по всем эмигрантам, мертвым и еще живым, которым пришлось покинуть Германию и которые нашли прибежище в Скандинавии и Мексике, в Голландии, Англии, США. Поэтому ограничение права на убежище, если его примут в бундестаге большинством в две трети голосов, будет иметь своим следствием разрыв с традицией немецкой социал-демократии.