Встреча Вселенных, или Слепоглухие пришельцы в мире зрячеслышащих

Еще феномен идентификации работает у меня в общении с детьми. Я всегда на стороне детей и всегда, насколько хватает воображения и информации, стараюсь быть на их точке зрения, понимать их изнутри, с их собственных позиций. У меня дело может дойти (хотелось бы, чтобы доходило почаще) до перевоплощения в ребенка, так что наши «я» сливаются в «мы».

Однажды в лагере меня потеряли: пора было ужинать, а меня нет нигде. Я просто-напросто спал у себя в комнате, но столь прозаическая догадка пришла в голову последней. Сначала же меня искали по всей территории лагеря, в самых немыслимых закоулках, несмотря на то, что у меня в то время болела нога, я передвигался с костылем и не во всякий закоулок физически мог попасть. Когда я спросил у начальницы смены, почему же сразу не зашли в мою комнату, она ответила, что учитывалось прежде всего мое отношение к детям, то, что в компании детей я способен забраться куда угодно, хотя бы и с переломами обеих ног. Вообще говоря, они рассуждали совершенно верно, и я был очень доволен такой их логикой, вовсе не учитывающей, как нечто несущественное, любые мои немощи, зато ставящей на первое место мою влюбленность в детей.

Мой названый сын дважды затащил меня в горы, где я прожил в палаточных лагерях по месяцу. Когда в Интернете распространилась весть о первом моем походе в горы, педагогическое сообщество испытало настоящий шок: в горах и здоровым-то нелегко, а как же слепоглухой с нарастающими опорными проблемами?.. Я считаю Олега главной наградой за всю свою жизнь. Нам друг на друга фантастически повезло. Я смог поддержать его в учебе и творчестве, а он самим своим существованием помог мне выжить физически и тоже по возможности помогает в творчестве. Он – мой официальный попечитель, и его поистине самоотверженное попечение, как при жизни мамы, поддерживает мою творческую полноценность. Множество других людей может участвовать в моей жизни только потому, что в ней есть Олег. Не будь его – с большинством из них мы едва ли бы встретились…

В науке много копий сломано из-за сущности человека, из-за того, что человек за существо. «Животное двуногое, но без перьев», «животное, производящее орудия», «социальное», «биосоциальное», «разумное», «безумное» существо… Я склонен считать человека прежде всего эмоциональным существом. Потом уже разумным или безумным. Ответственным или безответственным. Все дело в иерархии эмоций, в том, какие преобладают. Это преобладание и делает человека либо действительно человеком, либо животным, либо человеконенавистником (преступником в широком антисоциальном, античеловеческом, антигуманном смысле, а не только в чисто юридическом).

И я полностью присоединяюсь к христианству в важнейшем пункте, что преобладать должна любовь. Правда, смотря к кому, смотря к чему… В христианстве – к богу, а затем уже к «ближнему». Бога можно интерпретировать как «Человеческий Дух», духовную культуру человечества. Лично у меня любовь к Человеческому Духу, творческая одержимость – главный источник и критерий идентификации себя с другими людьми. Только с духовными, а в случае с детством – с теми, кто может стать духовным. Будущая всеобщая, поголовная духовность (а это значит прежде всего человечность) – вот главный предмет моей постоянной страсти, моего самого сильного, преобладающего чувства. Любовь к будущему духовному совершенству людей, даже без надежды на его осуществимость, – вот мое главное чувство. Тот, кто снисходителен к себе в отношении духовности, кто способен существовать (прозябать) без идеала, без утопии, без романтики, без прекрасной, пусть и кажущейся несбыточной, мечты, без сказки, – тот вызывает во мне по меньшей мере брезгливое безразличие, скуку, а если доведется столкнуться чересчур близко – то и отвращение, и непримиримую ненависть. Это для меня – просто не люди. Какие-то совсем другие существа, неизвестные биологии, но хорошо известные народным сказкам, где их так и называют – «нелюди».

Все хорошо в меру. Идентификация может сыграть с человеком роковую шутку, так что он и не заметит, как откажется от самого себя, от самостоятельной жизненной позиции, спрятавшись навсегда за широкую спину какого-нибудь живого «эталона» – уже не идеала, а идола.

Чаще ли это бывает у слепоглухих, чем у зрячеслышащих?.. Нет статистики, трудно судить, а если «на глазок», то – мне кажется – реже у слепоглухих. Нас, чисто количественно, слава богу, не так уж много. И среди тех, кто вообще дорос до этой проблемы – прятаться или нет от жизни за чью-то широкую спину, – огромное большинство, как и я, предпочитает не прятаться.