Встречаются во мраке корабли

Вместо ответа Павел протянул ей бумагу. Она отставила утюг, пробежала страничку, а потом молча снова склонилась над блузкой. Оба не произнесли ни слова. Павел чувствовал: в молчании решается нечто такое, чего мать его сейчас страшно боится. Он подошел и поцеловал ее в мягкую щеку.

Она отставила утюг и села в кресло. Выглядела очень усталой.

— И что теперь? — спросила она.

— Что ты решишь.

Он смотрел на мать, на лице ее отражались противоречивые чувства.

— Ну что ж, придется помочь тебе, Павел. Когда ты за ней поедешь?

В этом была вся Маня.

Он слушал ее и кивал головой — бедной своей, полной смятения головой. Случилось то, чего он опасался: тогдашнего запала в нем уже не было. Нет, он не забыл об Эрике, он помнил и думал о ней, но тот священный огонь, на котором он готов был сжечь себя ради нее, понемногу угас. Не только мать боялась — он тоже боялся.

* * *

Впервые в жизни он в полной мере испытал нечто до сих пор не изведанное: терпкий вкус горечи. Ну ладно, она не обрадовалась ему — бог с ней. Это еще можно понять, он ведь и не ждал, что Эрика примет его предложение с восторгом; она вообще не из восторженных. Но тут ведь сопротивление, недоверие. И тон — насмешливый, злой. Уже звонок его был принят недружелюбно. Эрика отвечала односложно, а когда он сообщил, что собирается к ним приехать, заявила, что не имеет ни малейшего желания видеть его. Но это Павел свалил на прошлое: значит, она все еще травмирована и, несмотря на примирительное письмо, еще таит на него обиду. Надо отнестись к этому спокойно, постараться переломить ее недоброжелательный тон. «Надеюсь, моего желания видеть тебя хватит на нас двоих», — сказал он, вполне довольный собой. Наступила короткая пауза, и тут — он явно это почувствовал, мог бы поклясться, что не ошибся, — Эрика на другом конце провода показала ему язык. Не обескураженный этим, он попросил, чтобы она встретила его на аэродроме. Эрика что-то там буркнула, чего он не расслышал, и на том дело кончилось. На аэродром она не приехала.

Сузанна приняла его очень сердечно, но, узнав, зачем он приехал, объявила, что слышать об этом не хочет. Павел не верил собственным ушам. Они с матерью были убеждены, что ее обрадует такая перспектива — как-никак дочь будет жить у друзей, в обстановке заботливости и дружелюбия. Но Сузанна сказала, что их предложение ставит все с ног на голову, более того — рушит ее планы. Их вариант — лишь временное решение вопроса.

— Ну, выдержите с ней месяц, в лучшем случае — два. А что потом?

Павел не осуждал Сузанну. Видно, дошла до точки. Выглядела она больной. Бросалась в глаза ее нервность, странная манера поведения, запавшие глаза. Она сильно изменилась с тех пор, как он ее не видел, была какая-то пришибленная, не столь энергичная. И то, что она делала, вызвано было не целесообразностью, а нервной потребностью двигаться. Перекладывала какие-то вещи с места на место, барабанила пальцами по столу, по десять раз размешивала чай.

Павел пошел в кухню и поставил воду на плиту. Когда он шарил в холодильнике в поисках колбасы, послышался скрежет ключа в замке, хлопанье двери и вслед за тем тяжелые шаги Эрики. Первым его движением было побежать за ней, поздороваться, но он тут же овладел собой. Сейчас, при Сузанне, это не имело ни малейшего смысла.

Он вернулся. Сузанна сидела за столом в той самой позе, в какой он ее оставил.

— Слышал? — Она взглядом показала на комнату Эрики. — Мы вообще не видимся.

Он кивнул и подвинул ей бутерброды.

— Нет, я не буду. Ешь сам.

Она определенно выглядела больной.

Вскоре Сузанна ушла. Пойти к Эрике наверх? Нет, поздно, пожалуй, отложим на утро. Уж могла бы сама поздороваться с ним, коль скоро не изволила встретить.

Спал он плохо, уличный фонарь опять светил ему прямо в глаза, но не это было главной причиной бессонницы. Мешал страх, неуверенность, злое предчувствие. В полусне он прислушивался, не шастает ли Эрика, как обычно, ночью по дому, тогда бы он пошел к ней на кухню. Но стояла абсолютная тишина.

Когда он встал, Сузанны уже не было. Он страшно проголодался. Нервное состояние (экзамены, поездки) обычно вызывало в нем волчий аппетит, особенно на сладкое. В доме было тихо, он поставил замок на предохранитель (забыл попросить ключи), сбегал в кафе на углу и купил там десять пончиков. Четыре съест утром с кофе. А то ведь бог его знает, что предстоит днем.

Выпив кофе с пончиками, он поднялся наверх и с сигаретой во рту постучал в комнату Эрики. Она лежала на кушетке, бледная, встрепанная, некрасивая. Павел впервые видел ее с ненакрашенными ресницами. Они коротко поздоровались («привет!»).

— Можешь ничего мне не говорить, — обратился к ней Павел. — Я все знаю. Мы договорились с мамой, и я приехал, чтобы забрать тебя к нам, в Варшаву.

Он умолк. Эрика по своей привычке вскинула брови, но ни словом не отозвалась.

Переждав минутку, он спросил:

— Молчишь? Не хочешь?

И поскольку она продолжала молчать, прибавил:

— Послушай, ты в самом деле не хочешь, чтобы мы были рядом, Эрика?..