Встречи

Сорокин проводил ее долгим взглядом и только тяжко вздохнул за моей спиной.

Больше мы о ней не сказали ни слова, но теперь, как бы озаренная новым светом, предо мной предстала вся жизнь Алексея Сорокина, начиная с того памятного утра, когда мы с ним впервые встретились на Курской дуге. Может быть, тогда он еще и сам до конца не осознавал, что заставило его отказаться от надежной брони, обеспечивавшей ему спокойную жизнь до конца войны.

В кафе на пятнадцатом этаже гостиницы «Москва» было тесно, мы разыскали маленький столик около самого барьера, за которым простирались бесконечные крыши огромного города. Отсюда были видны кремлевский двор и башни с рубиновыми звездами, строго возвышающимися на фоне светлого неба, озаренного последними лучами заходящего солнца.

Москва быстро погружалась в темноту. Уже скрылись очертания домов и, начиная от подножия гостиницы, во все стороны рассыпались бесчисленные огни. Кремлевские звезды светились ровным пурпурным светом, и казалось, что они сделаны из красного бархата. Свежий ветерок освежал разгоряченные лица. Душная июньская ночь здесь наверху была спокойной. Мы смотрели на город, как ночью смотрят со скал в море, в волнах которого переливаются отраженные звезды.

ИСТОРИЯ ГЕННАДИЯ ДРУПИНА

Кроме Алены, у Друпина не было друзей. У него вообще никогда не было друга. За полтора года, которые прожил в общежитии рядом с лейтенантом Хомяковым, он ни разу не поговорил с ним, что называется, по душам. Конечно же он иногда делился небольшими секретами, которые почти сразу же теряли свое значение, но замыкался, как только в его жизнь вторгалось что-то действительно серьезное.

Он не любил вспоминать ни о своем детстве, ни о своей юности, ни разу не произносил имени отца, и о матери, жившей под Великими Луками, говорил лишь изредка, когда получал от нее письма.

Но постепенно Хомяков все же понял, что вспышки грубости у Друпина лишь прикрывают его неуверенность. Он никогда не бывает спокоен. Даже когда возвращается домой усталым, у него нет стремления расслабиться, посмеяться, переключиться на спокойную домашнюю жизнь. Он всегда оставался замкнутым и, казалось, ничем не интересовался, кроме дел, связанных с ремонтной ротой.

Какое-то короткое время, когда Алена пыталась его расшевелить, он действительно начал проявлять интерес к искусству, даже пару раз ездил в Москву, в Театр на Таганке, но потом, когда невольно Алена стала более глубоко интересоваться его жизнью, он почти прервал встречи.

А в то же время он не мог уже долго оставаться наедине с собой. Ему хотелось общения, ощущения семьи, чего был лишен всегда, сколько себя помнит. И когда Алена, в добрую минуту, предложила ему ключ от своей квартиры, он взял его и приходил просто посидеть.

У него никогда не было своего кресла, телевизора, горки с хрустальными рюмками, книжных полок. А тут, пусть в чужом доме, все эти вещи его окружали, и на несколько часов создавалась иллюзия уюта.

Он понимал, что Алена не станет его женой. Да если бы и надеялся на это, то наверняка не сделал бы ничего, чтобы этого добиться.

- Друпин, Друпин!.. - иногда говорила Алена. - Что ты за человек? Дружим, разговариваем. А все что-то придерживаешь. Неуютно мне с тобой, Друпин.

Он провел свое раннее детство в Караганде в небольшом дворике на окраине города. Навсегда запомнилось, что одну зиму вплоть до самой весны мать не разрешала выходить из дома на улицу: у него не было теплого пальто. Тогда ему уже было пять или шесть лет.

Почему-то он не помнил матери молодой, хотя ей исполнилось всего девятнадцать лет, когда она его родила. Может быть, потому, что она всегда была чем-то озабочена, много работала и почти никогда не смеялась.

Они всегда жили вдвоем и в общежитиях, которые сменили несчетное количество раз уже после того, как мать, забрав его, уехала из Караганды на север, к Петрозаводску.

Там она устроилась, наконец, поварихой в бригаде лесорубов.

Генка, так в детстве звали Геннадия Друпина, отца не имел. У всех ребят был отец - даже убитый на войне, но был, а у Генки не было. Во втором классе он вдруг узнал, что его мать «одиночка».

- Мама, ты одиночка? - спросил он однажды, вернувшись из школы, с наивностью ребенка, не понимающего значения своего вопроса.

Мать почему-то заплакала и прижала его к себе. После этого случая он понял, что слово «одиночка» таит в себе что-то очень обидное для матери. Подлинное же значение этого понятия одноклассники растолковали ему года через два, когда подросли.

Со свойственной мальчишкам бескомпромиссностью он потребовал у матери ответа: где отец? Мысль о том, что у него нет отца, просто нет, была для него невыносима. На несколько лет его вполне удовлетворил ответ, что отец убит на войне. Ведь у многих ребят в школе отцы не вернулись с фронта.

Мать часто рассказывала о своей деревне под Великими Луками - там остались родственники, дядья и двоюродные сестры. Дедушка и бабушка, родители матери, были повешены гитлеровцами за то, что укрывали партизан.