Встречи

Ватутин оглянулся. Ольга Михайловна стояла слева от него, между распахнутой дверью и окном. Он сразу ее не заметил. В туго подпоясанной гимнастерке она казалась гораздо моложе своих лет, а ей было уже за сорок. Черты ее лица нельзя было назвать правильными - узкий овал, небольшой, короткий нос, который она непроизвольно морщила, когда о чем-нибудь думала. Все дело было в глазах - темных и блестящих. Они смотрели как-то удивительно прямо, освещая лицо и делая его красивым. Глаза часто меняли свое выражение, они смотрели то беспокойно, то ласково, то сурово. Ватутину нравилась в Ольге Михайловне та, подчас резкая, прямота, которую он называл про себя мужской… И все же в этой женщине было что-то, находившееся за пределами его понимания. Когда ему сказали, что Ольга Михайловна - жена Рыкачева и у них уже двадцатилетний сын, танкист, он поразился. Как могла эта живая, умная женщина полюбить этакого самоуверенного сухаря? И невольно он перенес на нее часть той настороженности, с которой относился к Рыкачеву. Друзья в генштабе однажды намекнули ему, что Рыкачев интригует против него, но так ничего толком не сказали, а он не поинтересовался. Однако сегодня он так явно почувствовал беспокойство командарма, его тайную тревогу, тщательно скрываемую смятенность, что невольно вспомнил о предупреждении. Смутное недовольство Рыкачевым еще больше укрепилось, когда он увидел Ольгу Михайловну, державшую в руках небольшую медицинскую сумку. «Сначала муж, а потом жена, - зло подумал он. - Тут у меня прямо засилье Рыкачевых». Но, сдержанный от природы, ничем не выдал своих мыслей.

- Ну вот я в вашей власти, Ольга Михайловна, - сказал он, улыбнувшись. - Не велите казнить, велите правду говорить.

- Что с вами? - спросила она, и, посмотрев в ее напряженные, серьезные глаза, Ватутин невольно перевел взгляд на Семенчука, который тревожно ждал, что ему прикажут делать, мало ли что может понадобиться при осмотре.

- Знобит что-то! Очевидно, простудился, - сказал Ватутин. - Наверно, ничего серьезного!..

- Это уже не вам решать, Николай Федорович.

Рыкачева выразительно повернулась к Семенчуку.

- Есть! - мгновенно понял тот и вышел отдать распоряжение часовому никого не впускать в дом, а Ольга Михайловна, неторопливо раскрыв на столе сумку, вынула из нее трубку.

- Ну, больной, снимите гимнастерку…

Ватутин вздохнул и стал покорно стягивать гимнастерку.

- Повернитесь ко мне спиной, дышите…

И Ватутин почувствовал, как пониже левой лопатки тупо уперся прохладный железный раструб, и от этого по спине пробежала изморозь. «Наверное, температура», - подумал он и вдруг спросил:

- А мужа видели?

- Дышите глубже, - проговорила Ольга Михайловна. - Еще раз… еще… Теперь повернитесь… А он был здесь? Когда?

- Час тому назад, - сказал Ватутин, - был у меня…

- Хорошо… Вздохните глубоко… Еще раз… Теперь затаите дыхание… - Она долго слушала его сердце, а Ватутин, боясь передохнуть, смотрел на светлую прядь, лежащую среди ее иссиня-черных волос. Как-то он подумал, что прядь специально выкрашена, но теперь он ясно видел, что это седые волосы.

Наконец Ольга Михайловна разрешила ему одеться. Пока он натягивал гимнастерку, она что-то записывала в свою книжечку.

- Вам надо немедленно лечь, Николай Федорович, - сказала она. - У вас может начаться воспаление легких…

Ватутин рассердился:

- Может!.. А я должен ехать в армию.

- Вам никуда ехать нельзя. - Она говорила так спокойно и так независимо, что Ватутин вдруг почувствовал себя просто рядовым пациентом, с которым у врача разговоры коротки.

- Ну, Ольга Михайловна, - взмолился он, - я не могу сейчас лежать!.. У меня каждая минута на учете.

- У всех на учете, - спокойно сказала она. - Нам спорить не о чем. Вы сейчас же ляжете!

- Это надолго?

- Если сейчас - дня на три… А не послушаетесь - месяц.

- Но делами мне можно заниматься?

- Только самыми неотложными.

- Я прикажу поставить около кровати телефон.

- Ставьте…

Она забрала сумку и вышла. За дверью ее ждал Семенчук. Ватутин слышал, как они о чем-то тихо посовещались. Потом хлопнула дверь, и, взглянув в окно, он увидел, как докторша спускается с крыльца.

ГЛАВА ПЯТАЯ

До войны Марьям хотела стать летчицей. Но ей было только семнадцать лет, и в аэроклуб ее не взяли. А потом война, тяжкие дни отступления, эшелон с женщинами и детьми, который пять раз нещадно бомбили немцы, гибель отца, убитого в бою под Житомиром, маленький уральский городок, где тесно, голодно и неуютно.