Встречи

В 1976 году Кировский театр юного зрителя имени Н. Островского поставил пьесу писателя-земляка, лауреата премии Ленинского комсомола А. А. Лиханова и кировского драматурга И. С. Шура (1913—1976) «Письма к другу». Пьеса и ее постановка вызвали высокую оценку печати и зрителей. Спектакль был отмечен премией Ленинского комсомола.

В основу пьесы ее авторы положили письма Николая Островского. Действие развертывается в двух планах. В номере московской гостиницы Новиков, друг Островского, привезший его письма, рассказывает о них, о своем друге молодому учителю. И перед нами проходят страницы замечательной жизни писателя-большевика.

Как жить сегодня, продолжая революцию, — об этом говорят и пьеса, и спектакль.

Мы публикуем отрывок из пьесы.

* * *

На сцене — комната Николая в Сочи. Он сидит в кресле, глубоко задумавшись. На столе громкоговоритель «Рекорд», из которого звучит музыка. Входит Ольга Осиповна.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Тебе что-нибудь надо, Коля?

НИКОЛАЙ (уменьшает громкость радио). Нет, мама. Зачем ты встала? Иди сейчас же ложись. Побереги свое сердечко.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Сдает оно, сыночек… Никак не пойму, как же они могли это сделать?! Как посмели из партии тебя исключить?

НИКОЛАЙ. А меня не исключили. Партбилет у меня. Я автоматически выбыл. Таково решение окрпроверкома. А приняли его потому, что есть среди них лентяи, которые не нашли время прийти ко мне и поговорить по-партийному. Идет чистка партии. Она необходима.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Но тебя-то как можно было?! Тебя?!

НИКОЛАЙ. Это недоразумение, мама, ошибка. И она будет исправлена. Меня отделить от партии невозможно!

ОЛЬГА ОСИПОВНА (жалея, что начала этот разговор, успокаивает). Да, да… Я ведь только о том…

НИКОЛАЙ. Партия — это как монолитный кусок гранита! И для того, чтобы из этого куска вытащить ничтожно малую крупицу, которая в середине его, надо разбить весь кусок! Я в партии, мама. Был, есть, буду!

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Будешь, будешь, сыночек.

НИКОЛАЙ. Чистка! Значит, очистить от всех, кто прилип, примазался, от всех, кто тормозит наше движение вперед. Надо беспощадно очищать от них партию! А со мной чепуха получилась! Не имеют права заочно… Я уже написал в окрпроверком, и я их заставлю прийти ко мне. И тут мы поговорим — большевик я или не большевик!

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Вот и хорошо. Уверен — значит, так и будет. Только не изводи себя попусту. А то все думаешь, думаешь… Иногда окликнешь, а ты и не слышишь. Ты успокойся, не думай.

НИКОЛАЙ. А я, мама, не об этом.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. О чем же, сынок?

НИКОЛАЙ. Мне глаза нужны, мама. Хоть один. Пусть наполовину, на четверть, на десять процентов видит!.. Мне писать надо!

ОЛЬГА ОСИПОВНА. О чем?

НИКОЛАЙ. О моих сверстниках. О том, какие мы были в те годы… О том, что же такое — горнило революции!

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Об этом и думаешь?

НИКОЛАЙ. Об-этом. Только об этом… Тебе получше сегодня?

ОЛЬГА ОСИПОВНА. Получше.

НИКОЛАЙ. Прочитай мне кусочек из «Овода».

ОЛЬГА ОСИПОВНА (берет книгу, садится около сына). Какой?

НИКОЛАЙ. Побег из тюрьмы.

ОЛЬГА ОСИПОВНА (читает). «Нет, с ним ничего не случилось, ничего!»

НИКОЛАЙ. Чуть дальше.

ОЛЬГА ОСИПОВНА. «Когда он сел, ему стало еще хуже. Боль овладела всем телом, его лицо посерело от ужаса. Нет, надо вставать и приниматься за дело. Надо стряхнуть с себя боль. Чувствовать или не чувствовать боль — зависит от твоей воли, он не хочет ее чувствовать, он заставит ее утихнуть. Он поднялся с койки и проговорил вслух:

— Я не болен. Мне нельзя болеть. Я должен перепилить решетку. Болеть сейчас нельзя, — и взялся за напильник.

Четверть одиннадцатого, половина, три четверти… Он пилил и пилил, и каждый раз, когда напильник, визжа, впивался в железо, ему казалось, что это пилят его тело и мозг.

— Кто же сдастся первый, — сказал он, усмехнувшись. — Я или решетка? — Потом стиснул зубы и продолжал пилить.

Половина двенадцатого. Он все еще пилил, хотя рука у него распухла, деревенела и с трудом держала инструмент».