Встречи и знакомства

Средства на эту поездку Леонтьев затребовал самые ограниченные, барышей наобещал несосветимых и в один прекрасный день объявил всем нам, что ожидает только разрешения от бремени жены, чтобы тотчас же отправиться в далекий путь.

Такое решение не на шутку изумило нас своей нелогичностью. Брать в такой далекий путь больную жену с новорожденным ребенком было верх безумия, а оставить ее, мы знали, было не с кем.

Мы говорили это будущему американцу, но он и слышать ничего не хотел. Он был убежден, что родится у него непременно сын, которому предстоит широкая карьера как всемирному путешественнику, и нетерпеливо ждал появления на свет нового американца, так как бесповоротно порешил выйти из русского подданства и записаться гражданином свободной Америки. Все это он молол с таким симпатичным оживлением, что мы все с ним вместе ждали появления на свет маленького американца, и каково же было наше удивление, когда в один прекрасный день Леонтьев появился в редакции весь сияющий от восторга, с радостным известием, что вместо одного американца их на свет появилось двое.

Жена Леонтьева родила двух мальчиков-близнецов, необыкновенно миниатюрных, слабых и тщедушных, и чудак-отец назвал их при крещении Пуд и Сила. Крестить этих богатырей он пригласил Скворцова, но кандидатов в крестные отцы оказалось так много, что крестили их в несколько пар, и у Силы с Пудом оказалось по нескольку крестных отцов и крестных матерей.

В далекий путь Леонтьев с согласия жены своей отправился тотчас после ее выздоровления и не только благополучно доехал до Америки, но спустя два года вернулся оттуда с двумя здоровыми мальчуганами, которых он заставлял бороться между собой с целью развивать физическую силу.

В числе крестных отцов маленьких богатырей был, ежели память мне не изменяет, Василий Курочкин, по крайней мере, на шумных крестинах Силы и Пуда он присутствовал и, внимая шумным восторгам расходившегося Леонтьева, поднимая бокал, сказал следующий экспромт, всеми нами тогда же записанный:

Глубоко веря в силу Пуда,
Душой желая Пуду сил,
Молю я Господа покуда,
Чтоб он отца их вразумил.

После довольно краткого вторичного пребывания в России наш неисправимый американец опять уехал в Нью-Йорк, и затем судьба его мне совершенно неизвестна.

Возмужали ли «богатыри» на удивление Нового Света или в Старый Свет вернулись, – мне ни от кого слышать не удалось.

Рассталась я с «Русскими ведомостями» после пятилетней работы в газете вследствие вступления в редакцию в качестве помощника редактора г. Неведомского, мужа довольно известной в то время певицы Неведомской-Дюнор. Он с первых же дней своего поступления в редакцию принял авторитетный начальнический тон, к которому мы не привыкли; я, от природы довольно непокорная, разом отказалась мириться с таким тоном, и не прошло недели со времени вступления Неведомского, как я заявила Скворцову, что ухожу. Он очень дружески и любезно уговаривал меня отменить принятое мною решение, говоря, что Неведомский ничего самостоятельного собою не представляет, но я настояла на своем и оставила редакцию, весь характер которой за несколько протекших дней изменился до неузнаваемости вместе с ее внутренним складом. Прежние откровенные и веселые беседы заменились страшной формалистикой, не допускавшей даже громкого разговора, ни одной строки никто не смел отправить в типографию самостоятельно, без апробации Неведомского, и прежняя разумная, энергичная, одухотворенная работа превратилась в какое-то машинальное писанье заведенных манекенов.

На сотрудников, работавших вне редакции и только присылавших свои уже готовые статьи, это не повлияло, в самой же редакции воцарилось такое принуждение и такая непроходимая скука, каких с основания ее никто не видал и не испытывал.

На первых порах никто, кроме меня, кажется, сам не ушел, причем многие дождались того, что их Неведомский прямо-таки выжил. С Лукиным ему этого сделать не удалось, так как тот прямо и громко заявил, что он не уйдет даже в том случае, ежели его прямо-таки «погонят». И он избрал благую часть… Не имея на это никаких прав, кроме большой устойчивости и еще большей смелости, Лукин дожил до того, что оказался одним из пайщиков издания, перешедшего на паях в руки сотрудников, и таким образом оставил наследникам своим довольно солидный капитал, так как в эпоху его смерти пай «Русских ведомостей» котировался уже в 30 с лишком тысяч.

Мне, впрочем, и легче было уйти, нежели другим, так как я в это время состояла уже московским фельетонистом «Голоса» и была приглашена на очень выгодных условиях в «Русский мир», негласно редактировавшийся и издававшийся в то время известным в военном мире генералом Черняевым, который вскоре после моего поступления открыл в Москве отделение «Русского мира», переданное в мое заведывание.