Встречи и знакомства

Особым предметом ненависти Катерины Васильевны была старшая дочь, Настасья Дмитриевна, и подобная антипатия являлась тем более странной и непостижимой, что никто из детей так не походил характером на мать, как Настасья Дмитриевна. Тот же деспотический нрав, та же непреклонная и жестокая воля, те же порывы ненависти ко всему и ко всем!.. Впоследствии все эти отрицательные качества снискали Настасье Дмитриевне Шишковой громкую и плачевную известность, и имения, унаследованные ею в пожизненное владение от старика-министра Шишкова, постоянно заняты были военным постоем, благодаря неустанным крестьянским бунтам, вызванным ее управлением. Кончилось дело тем, что из ее личного владения и управления имения эти были изъяты по высочайшему повелению и, взятые в опеку, вверены были ее меньшей сестре, Прасковье Дмитриевне, по мужу Ушаковой.

Но возвращаюсь к Екатерине Васильевне, долгие годы известной в окрестности под нелестным прозвищем Салтычихи.

В начале сороковых годов Катерина Васильевна под влиянием особо сильных припадков ревности и гнева впала в положительную ярость, и среди местных дворян шел уже говор о том, что мужу следовало бы обратиться к содействию психиатров и учредить над жестокой помещицей опеку[395], когда в Ернове случилось совершенно непредвиденное и необъяснимое событие.

В числе дворовых, к которым жестокая помещица относилась особенно враждебно, был старый повар, помнивший лучшие годы и иные порядки и никак не соглашавшийся подчиняться многим бесчеловечным нововведениям новой помещицы. Так, он восставал против отрезыванья кос у молодых девушек, нарушивших законы строгой нравственности, громко порицал систему двойного оброка, к которой прибегала помещица в тех случаях, когда ей предстояли особые расходы, и в тесном, лично ему вверенном районе восставал против той непомерной экономии, которую усердно вводила и практиковала Шишкова вопреки частым протестам мужа.

До Екатерины Васильевны все эти противозаконные толки доходили и, конечно, увеличивали ожесточение ее против смелого протестанта. Она неоднократно грозила ему ссылкой и однажды, под влиянием особо сильно возбужденного гнева, порешила привести угрозы свои в исполнение.

Призван был приказчик, сделаны были соответствующие распоряжения, и старику Ермолаю – так звали повара, – объявлено было, чтобы он на следующий день готовился в путь.

– В путь?.. Куда она это? В какой путь? – с недоумением осведомился он. – Стар уж я стал для дальних путешествий… Да и не слыхать было, чтобы господа куда-нибудь собирались?

– До господ тебе дела нет! – строго заметил ему в ответ староста. – О тебе речь идет, а не о господах!.. Тебе в путь собираться приказано! И старухе своей скажи… пусть тоже собирается. Да, небось, и недолги будут ваши сборы, потому что ничего с собой вам брать не дозволено… Все здесь останется… все под господ отобрать приказано!

– Как под господ отобрать?.. Не пойму я что-то твоих речей, – все сильнее и сильнее недоумевая, проговорил старик. – Куда ж это нас отправляют?!

– Недалече!.. Всего только в Сибирь на поселение!.. – со зверским смехом пояснил ему староста.

Старик-повар побледнел и зашатался.

– Как в Сибирь?.. За что?.. По чьему приказу?!

– По чьему же, как не по барскому?.. Известное дело, что от себя я тебя ссылать бы не мог… А за что, ты сам, небось, лучше меня знаешь!.. За то, что язык у тебя не на месте повешен… длинен супротив всякой мерки… и лопочешь ты им зря, чего не следует! Вздумал господские дела и распоряжения судить!.. Выше господ стать задумал. Вот тебе указано настоящее твое место, чтобы знал ты его отныне и до века!.. Из Сибири-то, небось, не вернешься!.. Не ближний свет!.. Ну да чего калякать по-пустому?.. Сказано тебе, собирайся… Чтобы к утру все у тебя готово было! На заре будет под тебя подвода готова… так, чтобы к полудню в присутствие тебя представить, а ввечеру мне домой обернуться.

Старик провел рукой по лбу, покрытому холодным потом. Ему сном казалось все то, что он слышал… Ему очнуться хотелось от этого кошмара!

– А дети?.. А семья моя как же?!

– Всех с тобой ссылает барыня… Такая ее есть воля, чтобы твоего вольного духа в усадьбе не оставалось и звания!.. Чтобы до конца края тебя и твой род отселева изничтожить!..

И староста повернулся, чтобы идти.

Старик встал во весь рост и как будто вырос моментально от охватившей его могучей злобы.

– Ну так хорошо же!.. Так скажи же ты ей, барыне своей кровопийце, что не молча пойду я в Сибирь, далекую да холодную… не молча покорюсь я ее воле злодейской!.. Скажи ей, что заступится за меня Господь праведный и не увидит она света Божьего так же, как сама других света лишила!..

– Ну… ну… Ты того… потише! – испуганно замахал руками староста, трусливо оглядываясь на дверь и боясь, чтобы кто-нибудь не подслушал дерзких речей вконец взбешенного старика.

Он хорошо знал ерновские порядки. Он знал, что тот, кто слышал смелые слова заслуженной хулы, мог поплатиться за это так же строго, как и тот, кто их произносил…

Но старого повара остановить было уже нельзя. Он вконец разошелся.