Встречи и знакомства

Князь Борис Николаевич с каким-то непонятным осуждением отнесся к оставшейся неузаконенной семье брата, что не помешало ему на той же заупокойной службе парадировать рядом с Зинаидой Крюковой, доводившейся ему в той же степени родства, за которую он так строго осудил другую женщину, всю жизнь свою прожившую с его почившим братом и перенесшую с ним все его многочисленные житейские невзгоды[256].

В этом смысле написана была мною статья в «Русских ведомостях», вызвавшая полемику со стороны князя Бориса, не испугавшую ни меня, ни Скворцова. В конце концов ему же пришлось извиняться перед нами обоими и лицом к лицу встретиться с порицанием всей Москвы[257].

Позднее князю Борису – в настоящую минуту уже умершему – пришлось фигурировать на скамье подсудимых в скандальном процессе по обвинению в довольно сложном вовлечении других лиц в невыгодные сделки с корыстной целью.

Средств после Юрия Николаевича не осталось положительно никаких, и мне совершенно не известно, как удалось устроиться его осиротевшему, хотя и нелегальному, но очень симпатичному семейству.

Неизвестно мне также, кем были проданы и на чье иждивение были изданы записки Юрия Николаевича, знаю только, что интереса они не представили собой почти никакого и успеха не имели.

IV

Граф Соллогуб. – Новаторство в театральном мире. – В. И. Родиславский. – Петербургский клуб художников. – Экспромты Минаева. – Граф Виельгорский. – Моя первая повесть. – Сергей Андреевич Юрьев. – А. Ф. Писемский. – А. А. Майков. – Чрезмерная рассеянность Юрьева. – Поэт Мей.

Благодаря дружеским отношениям с князем Юрием Голицыным я близко познакомилась с известным писателем графом Соллогубом, автором нашумевшего в свое время «Тарантаса». Соллогуб, прослушав мою первую по времени повесть «Сам», готовившуюся в «Русский вестник» и напечатанную в «Беседе»[258] под редакторством Юрьева, сказал мне следующие, хорошо мне памятные и пророчески верные слова:

– Талант у вас есть, и серьезный талант, успех у вас беллетристический впереди большой, и все это только при условии серьезной работы, и главным образом при том условии, что вы не разменяетесь на газетные пятаки, при которых никакая беллетристика невозможна! Газетные пятаки всякий талант заедят… При них никакой серьезный литературный успех невозможен!

И та газетная работа, которую он называл «газетными пятаками», сделалась именно моим уделом, и в беллетристике я заняла скромное место фельетонного романиста, которое хотя и дало мне немало денег, зато славы и известности не дало и не могло дать никакой.

Граф Соллогуб, женатый на графине Виельгорской и как по себе лично, так и по жене своей принадлежавший к высшей столичной аристократии, отличался большим остроумием и… большою смелостью, чтобы не сказать – дерзостью суждений, которые он и высказывал громко, не останавливаясь ни перед кем и ни перед чем.

Позднее, когда я уже занимала прочное место в «Московских ведомостях» в качестве единственного театрального фельетониста и музыкального рецензента[259], – мне часто приходилось встречаться и много беседовать с графом в доме Бегичевых, где он был принят как свой человек. Эта близость не мешала графу ни строго критиковать распорядки театрального управления, одним из главных деятелей которого был в то время В. П. Бегичев, ни смело и зло смеяться над слабыми сторонами московского Малого театра.

Как теперь помню я, например, как Соллогуб в один из антрактов, стоя спиной к барьеру оркестра и затыкая себе пальцами уши, воскликнул своим зычным голосом, который слышен был из одного конца театральной залы в другой:

– Обожаю оркестр Малого театра!

Он, хороший и настоящий знаток театра, сильно восставал против той реалистической школы, которая в настоящее время всецело завладела русской сценой и за которой Соллогуб не признавал никакой серьезной заслуги делу чистого искусства. Новатором в этом деле отчасти являлся и Бегичев, что часто делалось предметом серьезных и нескончаемых споров между ними.

Во времена Львова контракт на поставку всех материй на костюмы императорских театров заключен был с богатым и необыкновенно дорогим магазином «Ревель», помимо которого дирекция не имела уже права нигде приобрести ни аршина какой бы то ни было материи. В итоге получались и необычайные счета, и необычайные нелепости, вроде того, например, что в пьесе «Быль молодцу не укор»[260] молодая в то время артистка Медведева чуть не с голоду умирала по пьесе на чердаке в кашемировом платье по 3 рубля аршин.

Над этим часто смеялись и шутили, и Бегичев, проникнувшись справедливостью этих замечаний, разом ударился в прямую противоположность и с шелков и бархатов прямо порешил перейти к дешевым ситцам русского фабричного производства.