Встречи и знакомства

Однажды после одного из «антрактов» Минаев за ужином стал наливать себе рюмку за рюмкой и на вопрос товарищей, зачем он опять «разрешил», сказал с комическим упреком, указывая в ту сторону, где за кассой сидела молодая курильщица:

Когда я увидал,
Что Климова ест пепел,
То снова начал пить,
Хотя давно уж не пил.

В числе постоянных посетителей и деятельных членов клуба был некто Гиероглифов, редактор какого-то журнальчика[269], человек очень образованный, очень начитанный, но не в меру щеголявший и этим образованием, и этой начитанностью. Ко всем и ко всему он относился как-то свысока, как будто снисходя к простым смертным и сверху вниз глядя на всех с высоты своей учености. Однажды за очень многочисленным ужином Гиероглифов, очень ценивший талант Минаева, но ценивший его по-своему свысока, обратился к поэту со снисходительным шутливым вопросом:

– Скажите, пожалуйста, отчего это вы никогда мне ни одного из ваших экспромтов не посвятите?

– Вам? – ответил Минаев. – Сделайте одолжение!.. Я всегда готов, у меня за этим задержки нет! И, подумав с минуту, громко произнес:

Поклонник социальных мифов,
Учений смутных педагог,
Не потому ль вы Гиероглифов,
Что вас никто понять не мог?

Бойкий экспромт встречен был единодушными аплодисментами, а у Гиероглифова надолго отнял желание порисоваться и прихвастнуть своими знаниями.

Живые картины в этом клубе ставились такими художниками, как Маковский и Лагорио, и были верхом изящества и совершенства, и старожилы петербургские еще помнят неподражаемую картину, изображавшую летящего ангела, окруженного облаками и сжимавшего в объятиях своих ребенка. Ловко положенный в наклонно поставленное кресло-качалку, искусно задрапированное декоративными облаками, летящий ангел с поднятыми к небу глазами казался действительно чудным видением, и картина вызвала шумные и вполне заслуженные аплодисменты. Ангела изображала миниатюрная и поэтически красивая молоденькая m-me Зубарева, жена бывшего секретаря городской думы, в настоящую минуту уже умершая, и открывалась картина под звуки известного романса Варламова:

По небу полуночи ангел летел[270].

И это все отошло в вечность, и вся эта поэзия искусства была и прошла, и «быльем поросла»… замененная нынче кэк-уоками[271] и «танцами апашей»[272].

Autres temps – autres soins! – как говорят французы. (Иные времена, иные и заботы!..)

Бывши еще ребенком, я помню тестя графа Соллогуба графа Виельгорского, знаменитого музыканта-любителя, не составившего себе громкого артистического имени единственно только по принадлежности своей к высшей аристократии, из среды которой в те времена на артистический путь никто не выходил.

Граф Виельгорский был музыкант в душе, по жанру музыки всего больше подходивший к Шопену, и его романсы, пережившие три четверти столетия, до сих пор еще исполняются людьми, настоящим образом понимающими музыку. Особенно известен был в свое время его романс «Бывало, бывало», из которого почти целиком списан цыганский дуэт «Ночи безумные», имеющий такой неувядаемый успех в цыганском репертуаре[273].

Близко стоявший ко двору в эпоху царствования императора Николая Павловича, Виельгорский очень часто играл на интимных вечерах императрицы Александры Федоровны, которая очень любила музыку, знала в ней толк и заслушивалась Виельгорского по нескольку часов сряду.

Исключительно рассеянный всегда, Виельгорский в те минуты, когда он отдавался музыкальному вдохновению, совершенно отрешался от живого мира, и это было однажды источником такой неосторожности, которая могла только ему пройти безнаказанной.

Главная прелесть и главное достоинство игры графа Виельгорского состояли в том, что он редко исполнял уже знакомые ему вещи, а чаще всего импровизировал, и импровизации его, гармоничные, увлекательные, вдохновенные, так далеко уносили его в мир фантазии, что он на время совершенно отрешался от всего, его окружавшего, и весь отдавался своему вдохновенному искусству.

Однажды, когда Виельгорский пил чай в кабинете императрицы и с чашкой в руке подошел к роялю, он, поставив чашку на пюпитр, прикоснулся к клавишам и, забывшись, весь ушел в мир звуков.

Все внимательно и пристально слушали музыку, императрица подошла и облокотилась на рояль, а Виельгорский тем временем, отрываясь минутами, чтобы отхлебнуть глоток холодного чая из поставленной им на рояле чашки, допил последний глоток и машинально, видя перед собой кого-то и не разбирая, кого именно, протянул пустую чашку императрице.

Все остолбенели, а императрица, с улыбкой приняв чашку, передала ее камер-лакею.

Виельгорский и тут ничего не заметил, и спустя несколько времени только, когда он встал из-за рояля, дежурный камергер в глубоком смущении осторожно передал ему о случившемся недоразумении.