Встречи на берегах Ёдогавы

— А каково положение в современной японской поэзии? — спросил я.

— Знаете, я не поэт и не исследователь поэзии, — сказал Аоно Суэкити, — отмечу только, что, как правило, стихи пишутся таким трудным языком, который порою малопонятен даже нам, японцам.

Таками Дзюн, хранивший молчание, утвердительно кивнул головой.

— Видимо, речь идет о модернистской поэзии? — уточнил я.

И снова Таками Дзюн кивнул в знак согласия.

Я знал, что Таками Дзюн еще до войны прославился как автор романов «Прощайте, старые друзья!», «Под какими звездами?», «Здесь, в глубине моей груди…», что после войны он создал роман «Богов тошнит». Но: я знал также, что Таками Дзюн пишет стихи, и его молчаливое согласие было красноречивее слов. (В середине 60-х годов Таками Дзюн выпустил отмеченный посмертно высшей литературной премией сборник «Из бездны смерти». В него вошли стихи, которые поэт создал, будучи безнадежно больным, прикованным к постели, за два с половиной последних года своей жизни. Позже была учреждена литературная премия имени Таками Дзюна.)

— Что касается современной поэзии, то на этот вопрос отвечу я, — подключился к беседе Абэ Томодзи, автор многих произведений, принесших ему широкую популярность, один из тогдашних руководителей Общества литераторов. — В Японии нет недостатка в самых различных поэтических школах и направлениях. Но мы выделяем три основных течения: традиционно-лирическое; течение, объединяющее поэтов, тяготеющих к модернизму, сюрреализму, и демократическое, прогрессивное. Любопытно, что среди молодых японских поэтов есть и такие, которые отдают предпочтение формализму, но в свои произведения вкладывают прогрессивное содержание…

С тех пор прошло немало лет, скончались Таками Дзюн и Аоно Суэкити, появились новые прозаики и поэты, унаследовавшие от старшего поколения литераторов не только талант, но и примерно то же распределение творческих сил по идейно-эстетическим направлениям. Дои Дайскэ — заявивший о себе в 60-е годы представитель прогрессивной, демократической поэзии — поэт, бесспорно одаренный и, думается, с большим творческим будущим.

— Свою задачу художника слова я вижу в том, чтобы писать простым, доступным языком.

— Но такую цель преследовали и Такубоку, и зачинатель верлибра Кавадзи Рюко?

— Безусловно, это задача всей демократической литературы, и в этом смысле мы, современные поэты, — наследники лучших традиций демократической поэзии прошлого. Замечу, однако, что содержание понятия «демократическая» (поэзия или литература) менялось со сменой исторических эпох. В настоящее время лично я понимаю термин «демократия» по-марксистски. Образец для меня — Маяковский. Я тоже пишу пропагандистские стихи. Их можно назвать газетными, публицистическими, стихами-откликами — как угодно. Работа эта очень нелегкая. Маяковский явил блестящий пример соединения поэзии и политики. Я стремлюсь к тому же.

— Последний вопрос, Дои-сан… Ваше стихотворение «Токийский Первомай» манерой письма очень напоминает произведения Маяковского. Случайно ли это?

— Нет-нет, совсем не случайно! «Токийский Первомай» создан под влиянием Маяковского. У нас с ним одно мировоззрение. Я всецело разделяю пафос его строк, в которых он сказал как бы и от моего имени, и от имени многих моих товарищей по перу о «ста томах» «партийных книжек», которые можно предъявить «как большевистский партбилет»!

«Мир изменился!»

…Их было около двадцати — известных писателей, композиторов, художников, артистов, скульпторов, приглашенных в нашу страну Советским комитетом защиты мира. Все вместе они составляли делегацию японского Комитета солидарности стран Азии.

— Позвольте выразить горячую благодарность за встречу, которую нам здесь оказали… Даже в моменты наибольшей напряженности в отношениях между СССР и Японией мы жадно читали ваши книги, с любовью переводили на японский язык Горького, Чехова, Достоевского, современных советских писателей… Большинство из нас — деятели искусства, и мы хотим вместе с вами объединить наши усилия в борьбе за сохранение мира…

Последние слова оратора потонули в аплодисментах. С его лица еще не успела сойти серьезность, а глаза уже улыбались, полностью преобразив его. Кто-то пошутил, что московское солнце растопило сердце писателя, сведя на нет все усилия буржуазной пропаганды.

В те годы — начиная с середины пятидесятых — трудно. но последовательно, шаг за шагом, восстанавливалось взаимное доверие народов-соседей. Друзья от всей души содействовали намечавшимся сдвигам. Но были и недоброжелатели, стремившиеся повернуть назад, воскресить недоверие и вражду.

Я знал, что оратор — глава делегации, популярный писатель. Мне предстояло взять у него обстоятельное интервью для «Литературной газеты».