Встречи с амурским тигром

Когда он подошел на полсотни метров, Круглов взял его на мушку. Мельком пожалел, что не карабин в его руках, из которого уже можно было выстрелить, послав пулю точно по желанию: в лоб, в грудь или под лопатку. Он все четче видел и голову зверя, и грудь, и лопатку, а через минуту стал различать более мелкое… Да, как и говорил Петр Васильевич, тигр был явно стар: большой, худющий, в лохмах тусклой шерсти. Но заметил еще Круглов облезлый на треть длины густо-синий конец хвоста, бурые незаживающие раны на шее и плечах, приседание на заднюю лапу и старческое подергивание головой с седой мордой.

На траверзе скалы, когда Круглов уже потянул спусковую скобу, тигр вздрогнул и неожиданно проворным прыжком обернулся к ее вершине, явно почуяв опасность. Но было поздно: посадив мушку на его лоб, промысловик выстрелил таким слитным дуплетом, как еще никогда прежде. Перезаряжая ружье, он опустил к нему глаза, а подняв их, увидел зверя завалившимся на спину в снег, месившим воздух лапами и бившим хвостом. Его грудь была обращена к скале, в нее хотелось для надежности послать еще один дуплет, но не стал Круглов стрелять, потому что уронил тигр лапы, потянулся, вздрогнул и застыл. И все же, прежде чем спуститься со скалы, а стало быть, и потерять стреляного из виду почти на пять минут, он еще долго в него вглядывался с изготовленным к немедленному выстрелу ружьем, потому что знал несколько достоверных случаев, когда по всем признакам вроде бы издохший тигр вдруг оживал. Но этот был явно мертвым.

И только потом, поднявшись на ноги, Круглов обратил внимание на Фею: она вроде бы окаменела, выдавая в себе жизнь лишь частым дыханием, вздрагивающим носом и блеском глаз.

Она шла за ним все так же понуро, по-прежнему сзади, пока спускались со скалы и огибали ее, выходя к обрыву. Даже отстала. Показалась неподвижная в снегу туша тигра, Круглов спокойно пошел к нему напрямик, и собака присела. Но когда и к ней пришло убеждение в смерти заклятого врага, ее словно прорвало. Она лаяла взахлеб, визжала, носилась около любимого хозяина, а потом и вокруг поверженного врага. Даже восторженно взвыла, что случалось с нею очень редко. И все норовила вскинуть лапы на грудь и лизнуть в лицо самого дорогого, все понимающего и все умеющего друга.

Круглов долго осматривал тигра. Его выцветшие желтые глаза глядели в небо, и не оказалось в них ничего, кроме усталости и безразличия ко всему. Мол, пожил и будет, всему свое время, рано или поздно это должно было случиться…

Круглов вспомнил о времени, когда набросал на мертвого старика гору снега, — шел третий час. Хотелось есть, пить, послушать хорошие песни по «Маяку», расслабиться на нарах, сказав при этом свое привычное — «блаженный миг!». Но он просидел у той горы на рюкзаке с теплой одеждой еще не менее получаса, решая мучительную проблему: по праву ли преступил черту закона? И что же это такое — преступить, когда не преступить невозможно? Самосуд, когда не до судей? А если безнравственно это, то в какой мере?

Но глубоко вникнуть в проблему ему никак не давала Фея, которую все не покидал бурный восторг, желание жить и работать как и в прежние годы, и даже еще старательнее.

Она успела дотошно обследовать и пологие, скале противостоящие склоны, облаяв там белку, и берега ключа, где загнала под корч норку и отчаянно позвала хозяина… И все километры к избушке носилась собака, искала, поднимала разного зверя, услуживая другу своему единственному, пожалуй, так усердно, как никогда прежде.

И не испытывала она ни малейшего желания войти в хозяйское жилье, привычно предпочитая ему собственный, приятно прохладный закуток под избяным крыльцом.

Не люблю выдумывать рассказы и всегда предпочитаю вымыслу — были. И в этой истории по известным причинам я изменил лишь фамилию действующего лица, его профессию да кличку собаки. А знаю его давно: это интеллигентски честный, во всем мне симпатичный человек, каждое слово которого заслуживает доверия.

Вооруженный нейтралитет

Пролетела первая половина осени, минула пора грустных шорохов листопада с тяжкими вздохами надолго засыпающего леса, и пришло мне время уйти в тайгу на долгие два месяца полевых работ в самой что ни на есть безлюдной глухомани Сихотэ-Алиня.

Обосновался я в полузавалившейся от времени и неухоженности землянке на берегу шумной горной речки, в пятнадцати километрах выше и ниже по течению от своей «базы» поставил палатки с жестяными печками, наготовил дров и стал томительно ожидать снега. Без него охотоведческие исследования, а в особенности учетные работы, практически невозможны.

Однако снега долго не было, ослепительно сияло безоблачное небо, хотя морозы ночами уже лютовали. И сухая трава с листом всхлипывали при каждом моем шаге, оповещая всю таежную живность о появлении человека.