Встречное движение

Макасеев перевернул страничку календаря, поскольку не мог в этот момент забыть о том, что письмо стремились доставить точно в срок и по назначению, а значит «завтра» подразумевало конкретную дату — и впрямь на листке календаря он увидел знакомую цифру: ровно год назад совершено было убийство, ровно год — вот почему письмо обещало ему завтра, конечно же, не новое преступление, а раскрытие прошлого. Только так можно было понять намек… Только так…

Чувствуя, что он обрел столь необходимую для интуиции инерцию понимания, Макасеев рискнул позвонить в НТО, чтобы узнать, нет ли отпечатков пальцев на конверте, и был оскорблен в своих надеждах, услышав, что ничего не обнаружено… А ведь чувствовал в себе ток, позволяющий наугад отыскивать пресловутую иголку в пресловутом стоге…

Но едва он положил трубку, как раздался звонок и эксперт-криминалист, первым делом потребовав с него бутылку армянского, сообщил, что среди многочисленных оттисков, снятых со шрифтов различных машинок, один несомненно совпал с оттиском, то бишь с текстом анонимного письма…

— Чья машинка? — как можно небрежнее спросил Макасеев.

— Черт его знает… из ателье проката… ведь надо же быть таким идиотом, чтобы в прокате брать — там же все паспортные данные списывают, — разглагольствовал эксперт…

Спустя час выяснилось, что машинку, сданную лишь вчера, взял год тому назад гражданин Левин Алексей Семенович, 1902 года рождения, уроженец Одессы…

Глава X

…Прошел год или даже больше. Первое время я искал встречи со Светкой — мне казалось, что стоит нам увидеть друг друга, как искра проскочит между нами, некая «павловская» лампочка замигает, звоночек зазвонит…

Полагаясь на интуицию, которая представлялась мне психологической ипостасью инстинкта, я произвольно бродил по улицам, посещал немодные спектакли, забрел даже на «Динамо» и, лишь отчаявшись, вновь вернулся под окна дома Чеховских. Все тщетно: Светки нигде не было, Гретта мне не писала, Светлан напрочь исчез…

А может быть, это исчез я? Может быть, все они, все вместе, сидят за праздничным или ломберным столом, где пустует один стул для меня, четвертого, а я затаился в шкафу, закутавшись в пеструю Греттину шаль, ткнувшись носом в детский Светкин халатик, шурша, точно мышь, страницами рукописей Светлана. И никто не спохватится, не окликнет меня, потому что им кажется, что, однажды войдя в их жизнь, я навсегда в ней и остался…

Но кто же тогда тот, небрежно одетый, небритый, вечно в кедах, пьющий… да, пьющий?! Как кто? Конечно же, Светлан!

Стоило мне задуматься и определить, какую роль я бессознательно играю, как я… стал играть ее со знанием дела: отпустил бороду, ходил на спектакли с авоськой, пропахшей селедкой и луком, у газетных стендов уничижительно высказывался по поводу внешней и внутренней нашей политики, хотя прежде считал, что для меня она кончилась, когда Чеховский сказал: «Иди!» — и подтолкнул к дверям из детдома…

Игра?

Конечно же, очередная игра, продолжавшаяся под незримым одеялом одиночества до того момента, пока его не сдернули нежданным окликом в самом неподходящем месте, в самый неподходящий момент: раз в неделю, по субботам я отправлялся за свежим кофе в лучший магазин на улице Кирова… для себя покупал картошку, селедку, лук, четвертинку; ждал до пятницы, сам выпивал кофе и в субботу под вечер снова шел тем же путем за новой порцией, свежепомолотого.

Так вот, однажды с пластмассовой сумкой через плечо я стоял в очереди за «арабикой», когда услышал свое имя и увидел Алису Ерофееву, махавшую мне рукой из очереди в отделе чая. Я помахал ей в ответ, надеясь вовремя улизнуть, но тут заметил, что Алиса не одна — рядом с ней, не оборачиваясь, стояла Светка Чеховская…

Сбежать? Сбросить кеды и объявить себя советским хиппи? Или явиться перед ней таким, какой есть, то бишь молчаливым укором…

В сумке моей была колбаса, четвертинка, копченая скумбрия — теперь вот к ним еще и «арабика»…

Я ждал, мы молча поздоровались, вместе вышли, вместе поехали — оказалось, что к Светке, которая жила с мужем в кооперативной квартирке в пятиэтажном без лифта доме, в Зюзино…

Выйдя из метро, мы еще долго ждали троллейбус; наконец, набились — всю дорогу мне казалось, что я пахну селедкой, то есть закуской.

В доме у Светки, пройдя на кухню, я выложил все, что купил, и присоединившись к другим гостям, ел, пил, смеялся остротам Самуила Прекеса, мужа Светки, прятал ноги в кедах подальше под стол и именно поэтому, с охотой согласился остаться за столом, когда сложилась пулька. Уже потом я сообразил, что впервые играл в преферанс и впервые — довольно крупно — выиграл… Провожать меня Светка не вышла, даже вроде бы и не заметила, что я прощаюсь, но когда я, оказавшись на улице, посмотрел на окна, то увидел, что она, перевесившись из открытого окна, смотрит на меня. Я остановился, молча мы смотрели друг на друга — мигал свет, звонил звоночек, проскакивала искра… Потом окно закрылось, и я остался ждать на улице: я был уверен, что она сбежит ко мне, ждал, даже когда погас свет в окне, ждал, когда уже не осталось надежды, ждал до открытия метро…