Встречный огонь

Девчушка отлепилась от стены и нерешительно приблизилась. Но, очутившись на коленях у дедушки, мигом осмелела, растопыренными пальчиками провела по его щеке — проверила, сильно ли колется седая дедова щетина. Пока дочь с зятем накрывали на стол, Бизья достал из внутреннего кармана пиджака и вручил внучатам по двадцать пять рублей.

— Зачем вы так много даете, отец? Что будут дети делать с этими деньгами? — недовольно сказала Бурзэма, увидев бумажки в ручонках Вовы и Туяны.

— Такой уж у вас бестолковый отец, дети мои, что даже не принес внучатам своим никакого подарка. На эти деньги купите им что-нибудь от моего имени.

— Сделаем, — пообещал Гоша.

Вскоре дети были уложены в кроватки. Возбужденные Туяна и Вова начали распевать песни. Пришлось матери-несколько раз на них прикрикнуть, и лишь после этого они притихли.

Хрустальные, на высоких ножках рюмки, стукнувшись друг с другом, издали приятный звон.

— Отец, вы у нас впервые. Поэтому примите чашу почета, — сказал Гоша и лихо опрокинул рюмку.

— Не можешь потерпеть, первым выпил. Безвольный ты человек, — заворчала Бурзэма.

— Прости, прости. Радуюсь приезду отца, поэтому так получилось, — и Гоша, обняв жену за плечи, привлек к себе.

Старик Бизья, выпив водку, взял с широкой тарелки позы и тут вдруг подумал: «Моя Дугарма делала точно такие же позы и замораживала про запас», — и невольно глаза его увлажнились. Бурзэма, неприметно наблюдавшая за изменением выражения его лица, отметила про себя: «Отец совсем уже старик. Чувствительным стал. Раньше можно было по пальцам пересчитать случаи, когда он ласково поглядел на кого-нибудь».

Вскоре бутылка опустела, и на столе появилась еще одна «Экстра». Ни разу до этого не видевшая отца выпивающим, Бурзэма была удивлена.

Старик сделался разговорчив, на вопросы дочери отвечал охотно, пересказал все последние новости родных мест. Однако о Норжиме дочь ничего не спросила. «Хорошо, что не спрашивает», — с облегчением подумал Бизья. Помирившись с дочерью, принимаемый с почетом, как и должно принимать отца, он сейчас был готов закричать во весь голос, что в мире нет человека, более счастливого, чем он, Бизья Заятуев.

Прошлого в разговоре не касались, боясь обидеть друг друга, разбередить едва начавшие затягиваться раны; никто не желал возвращения былого холода и отчуждения.

Хлопнув еще одну рюмку, старик Бизья, — непонятно, почему — внезапно захотел похвастаться своими сегодняшними успехами. Всю жизнь человек презирал и осуждал хвастунов, всякого рода выскочек, а тут вдруг такое странное желание… Да, непонятно, непонятно.

— Дети, а я-то ведь речь сказал по радио. Обязательно послушайте. Отец ваш в старости сделался проворен, не хуже Ендона Тыхеева, легок на подъем, до всего мне есть дело, ха-ха! Только благодаря мне наш колхоз получил новенький, очень сильный трактор «К-700», ха-ха… Когда мне дали подарок, я, ваш отец, взял слово. Начальнику Мункоеву я сказал прямо: «Вы собираетесь давать нам трактор «К-700»? Если давать, то давайте. Вы, Мункоев, перед этими сотнями людей дайте мне свое слово». Сказал я это и чуть-чуть, поверьте мне, не начал было засучивать рукава. Скажу прямо: Мункоев испугался. «А вдруг этот неотесанный верзила подбежит и схватит за грудки — что тогда делать?» — так, наверно, он подумал, ха-ха… Вот поэтому он сразу согласился со мной. Да что тут говорить: если б я не был способен оказать своему колхозу такую услугу, зачем бы мне ехать сюда?.. Председатель наш, Андрей Дармаевич, дома-то петухом ходит, а здесь выглядит мокрой курицей: не смог, понимаете, трактор выпросить. Ей-богу, трус он самый настоящий. Вот так… Ну, Гоша, наполняй рюмки.

— Может, хватит… — негромко заметила Бурзэма, слушавшая рассказ хмельного отца, то бледнея, то краснея.

— Когда нам еще доведется выпить всем вместе? Не зря говорят, что у баб волос долог, а ум короток. Наливай, Гоша, — храбрился старик Бизья.

Было налито еще, выпито, и старик совсем опьянел.

— Эх, если б была жива моя Дугарма! Как бы она, бедненькая, порадовалась, глядя на вас. Ей-богу, такая вот бестолковая жизнь, да и весь белый свет тоже бестолковый, — Бизья шумно расплакался. — Кому я нынче нужен, кому я теперь опора? Может, зря живу на свете? Глупый я человек, бестолочь, дурак последний! — он всхлипывал и покаянно бил себя по голове здоровенным кулаком.

Глаза Бурзэмы похолодели; выразительным кивком она указала Гоше на соседнюю комнату. Тот понял, что жена приказывает ему приготовить постель для старика. Бурзэма внимательно глядела на отца; и во взгляде ее затеплилась не то жалость, не то тревога за него.

— Ты почему не спросишь меня о моем, твоего отца, житье-бытье, о домашних делах моих, доченька? Или не считаешь меня за человека? Сидишь, будто воды в рот набрала, и смотришь на меня злыми глазами. Как я должен это понимать? Скажи хоть что-нибудь наконец-то, — сказав так, Бизья глянул на дочь совершенно трезвыми глазами.

— Да нечего мне сказать, отец, — вздохнула Бурзэма. — О вашем житье-бытье мне рассказывают земляки, которые приезжают сюда.