Встретимся через 500 лет!

– Действие пятое, – затем громко кашлянула. «Это сигнал», – подумал Мегре. Тут же в гостиную вбежал Жером Жерфаньон с радиотелефоном в руке, вбежал, как всегда крича «Господин комиссар, господин комиссар, вас мадам Мегре!»

29. Обратный отсчет

«Как всегда вовремя», – подумал Мегре, беря трубку. – Алло… дорогая! Рад тебя слышать…

– Здравствуй, милый! – родной голос увлажнил глаза комиссара, и ему пришлось склонить голову, чтобы слабости этой никто не заметил.

– Здравствуй…

– У тебя все в порядке?

– Да, Луиза, все в порядке.

– Нет, ты обманываешь, голос у тебя какой-то хворый…

– Да нет, все хорошо, дорогая… Просто я немного устал. Когда ты приедешь? Мне так тебя не хватает…

– А я уже приехала!

– Как?! Ты в санатории?!! – не поверил комиссар.

– Да!

– Где?

– Подхожу к «Трем Дубам». Мне сказали, что ты у этой твоей Генриетты, вот я и иду посмотреть, так ли это. Держись, милый, если что, я никого не постесняюсь!

– Ты шутишь, дорогая! Как ты могла оказаться в Эльсиноре? Вертолета не было, по крайней мере, я его не слышал, а дорогу еще не расчистили…

– Ты не веришь, что я в Эльсиноре?!

– Нет… Хотя хотелось бы. Очень… – комиссар сердцем ощутил тоску, как рука ощущает тесную перчатку.

– Давай, ты сейчас обернешься к входной двери, я начну обратный отсчет, и на счет «один» ты упадешь в обморок от счастья?

– Давай…

– Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один…

На счет «один» комиссар тяжело осел в кресле. Старшая медсестра Вюрмсер, загодя приготовившая таблетку под язык, бросилась к нему. Посмотрев в глаза женщины, тот понял, что все эти люди собрались отовсюду, только лишь затем чтобы распять его, Мегре, на горе, которую он собственноручно воздвиг и на которую добровольно поднялся…

30. Все сумасшедшие

На счет «один» в гостиную мадемуазель Генриетты Жалле-Беллем вошла мадмуазель Моника Сюпервьель с радиотелефоном у уха, так что это слово Мегре услышал и в трубке, и с уст вошедшей девушки.

– Эффектный ход, – сказал комиссар глухо. Сердце его вновь схватила тупая боль, но более его грызла досада. Он мог бы догадаться, что и предыдущие звонки «мадам Мегре» были сделаны из санатория. Ведь он слышал в трубке дребезжание газонокосилки, работавшей в парке. Слышал звуки шагов. Звуки шагов человека, режиссирующего весь этот спектакль.

– Эффектный ход? – неожиданно разозлился профессор. – Похоже, вы ничего не поняли. И знаете почему? Потому что, распутывая нить событий последних пяти дней, вы, мудрейший Мегре, ни конца, ни начала этой нити не нашли. Почему не нашли? Да потому что так и не прознали, что находитесь не в многопрофильном санатории, а в психиатрической лечебнице. Вы не уразумели, что мадмуазель Генриетта, мадам Пелльтан, бедная Люсьен, господин Луи де Маар, и Мартын Волкофф по прозвищу Делу, а также Пек Пелкастер – есть психически больные люди или были ими… Как и остальные пациенты.

– Все ваши родственники – жена, дочь, внучка – психически больные люди? – голос у Мегре сорвался. Он чувствовал себя одураченным. Его одурачили, да. Профессор Перен, и вся эта публика. Они, но не Пелкастер, не Карин Жарис. Он это знал. Потому что какая-то часть его разума, очарованная их словами, была уже в будущем. В будущем, научившемся воскрешать людей и обращаться в прошлое. Была в этом будущем, не хотела оттуда возвращаться и тянула к себе.

– Да. Все мои родственники – жена, дочь, внучка – ненормальные люди, – удрученно покивал профессор.

– А чем страдает господин Луи де Маар? – спросил Мегре.

– Людоедством, – ответил Перен кратко. – Подцепил его при дворе императора Бокассы, вы это знаете.

Люка смущенно опустил глаза.

– Делу чем страдал? – выдавил Мегре, сладив с секундной растерянностью.

– Месье Волкофф страдал гиперсексуальностью, проще говоря, был сексуальным маньяком. Я пытался его лечить, он противился и, в конце концов, ушел в лес, выломав решетку в своем номере на втором этаже.

– Катэр?

– Катэр здоров, если, конечно, гомосексуальность не есть болезнь. Практически здоровы, если не учитывать пограничных состояний, и остальные служащие Эльсинора.

– Говоря о пограничных состояниях, вы имели в виду себя?

– Все мы люди… – проглотил профессор очередную пилюлю.

– Никакой он не пограничный! – вдруг встал Катэр. – Он маньяк, свихнутый на театре! Несколько лет назад ему попалась книжица, в которой описывался театр времен Нерона[32]. Этот император, драматург и постановщик превращал казни христиан в торжество, сочетая пытки с искусством. Им ставились драматические пьесы, в заключение которых герой или герои действительно предавались смерти. Например, Данаиды насиловались и убивались, Орфей разрывался на части медведем, Геркулес сжигался отравленным платьем, и так далее. Этот исторический факт поразил воображение профессора так, что он принялся ставить аналогичные пьесы, говоря, что они гораздо гуманнее электрошока, превращающего человека в растение. Я собственными ушами слышал, как он говорил вашему Люке: