Встретимся через 500 лет!

– Ну, при каких обстоятельствах ее задрали волки?

– За какое-то время до своей трагической кончины она узнала от врача клиники, что смертельно больна. Я видел этого человека, как вижу сейчас вас… Обыкновенный, но с живыми глазами, оживлявшими рябоватое лицо. Он пришел к ней, в «Дом с приведениями»…

– По преданию Розетта фон Кобург проживала в «Трех дубах», – вставил Пуаро, раздумывая, начать ему позевывать напоказ или подождать с этим.

– Нет, она жила в «Доме с приведениями». На втором его этаже, в четвертом номере. Так вот, врач пришел и все рассказал. Что последние три недели жизни ее будут мучить невыносимые боли, что ее придется накачивать морфием, что ей придется стать свидетелем своего медленного превращения в живой труп.

– Почему вы мне это говорите? – воскликнула Розетта, отвернувшись, чтобы доктор не увидел выступивших слез. Где-то в лесу выли волки, над соснами сверкали звезды…

– Вы так говорите, как будто эту историю ввели в ваш мозг под гипнозом, – вставил Пуаро, вперившись глазами в завороженные глаза Гастингса.

– Мне самому так кажется. Этот дом насыщен мистикой, как водой море…

– Ну и что ответил доктор бедной женщине?

– У вас осталась две недели до этого, – сказал ей Пилар. – А за две недели, если пожелать, можно… можно насытиться жизнью…

– Насытиться жизнью? – обернулась она, готовая презирать. – Что вы имеете в виду?

– За две недели можно получить все…

– Все?..

– Да, все. Детство вы провели под пятой зловредной мачехи. Провели, не зная, что такое счастье, поцелуй и даже сытость. Треть взрослой жизни работали без интереса, треть ждали светлого будущего без надежды, какую-то душевно страдали, какую-то физически болели. Вы сами говорили мне при поступлении в санаторий, что счастливы были, до конца счастливы, всего лишь пару дней. А сейчас у вас есть целых две недели. Если хозяйски к ним отнестись, то можно почить, чувствуя себя изрядно пожившей.

– Изрядно пожившей?

– Да. Изрядно пожившей.

– Хорошо. Я поняла вас. Но скажите, Альбер, как это начнется?

– Что?

– Смерть.

– А… Сначала у вас онемеют пальцы ног. Через день вы не сможете ходить, потом вообще двигаться.

– И через три недели – конец?

– Да.

– Вы не ошибаетесь?

– К сожалению, в этой области я – корифей. Потому премьер министр и отправил вас ко мне.

– С великим облегчением отправил.

– Это ни в коей мере меня не касается.

– Хорошо, доктор Пилар. Спасибо вам за своевременную информацию. Вы поможете мне прожить эти две недели счастливо?

– Технически – да. Я сделаю все, что в моих силах. А если вы имели в виду другое, то нет.

– Но почему?!

– Если бы вы провели со мной эти две недели, подарили их мне, после вашей смерти я пустил бы пулю себе в сердце. Но я не смогу сделать вас счастливой, – помрачнел доктор. – Нет, не смогу. Это исключено.

– Если позволите, я сама это решу, – вой в лесу смолк, как выключенный. Звери нашли себе занятие.

– Нет… – отступил к двери доктор, – нет.

– С того дня жизнь Розетты Кобург завертелась, как брошенная в беличье колесо, – помолчав, продолжал повествовать Гастингс. – Она отдалась земному существованию, как осенний листок отдается ветру. Она рисовала волшебные воздушной прозрачностью акварели, писала чудесные рассказы, гуляла по парку, скакала по альпийским лугам, поднималась на хребты, бесподобно играла роли в театральных постановках Пилара. Когда на десятый день женщина забеременела – это показал тест, доктор Пилар извлек оплодотворенную яйцеклетку и пересадил ее бесплодной медсестре. Это порадовало Розетту, она говорила, что теперь не умрет, совсем не умрет.

– Подобные операции стали делать гораздо позже, – сказал Пуаро беспристрастно.

– Они стали известными гораздо позже.

– Это почему?

– Потому что Пилар застрелился.

Горло сыщика сжала судорога. «Вот те на! – подумал Пуаро. – Я становлюсь сентиментальным». Отвернувшись от Гастингса к окну, он спросил, как можно равнодушнее:

– И что было дальше?

– На двадцатый день, когда доктор уже надеялся на чудо, у нее онемели пальцы ног. Был поздний вечер, Пилар спал рядом, обнадеженный, и видел розовые сны. Она поцеловала его в губы, оделась, взяла наган, пошла в лес, в котором выли волки. Она убила троих, прежде чем звери одолели ее…

– Трогательная история, – вернулся Пуаро в свое кресло. – И как она могла присниться вам в одну секунду? Может быть, вы, воспользовавшись моментом, изложили мне свои литературные экзерсисы? Признайтесь, Гастингс, ведь изложили?

– Вы смеетесь надо мной, Пуаро! Какие экзерсисы? Может быть, я слышал эту историю раньше. Но забыл. Я многое забываю, вы знаете.

Они помолчали, глядя в столешницу. Паузу прервал Гастингс:

– Я должен сказать, Пуаро, я там думал…

– О чем же? – не стал острить сыщик.

– О страхе… В молодости, когда впереди были десятки лет счастливой жизни, достаток, известность, я безбожно рисковал. Лез в самое пекло, под пули, не боялся проказы, желтой лихорадки, сотен дикарей с ружьями, безжизненной пустыни, в общем, не боялся болезней и смерти… А теперь, когда впереди одни лишь старость и болезни – боюсь…