Встретимся через 500 лет!

За ужином они с Гастингсом говорили о погоде, о ценах на жилье в Ницце. Пуаро был оживлен. Он чувствовал себя Геркулесом, получившим контрамарку на небеса.

27. Пустые миры

Поужинав, Пуаро пошел к себе. После душа около получаса повертелся перед зеркалом, изрядно удовлетворившись собой, направился к мадмуазель Генриетте. Направился, чувствуя, что занавес его жизни вновь поднимается, в самое, может быть, небо.

Хозяйки дома не оказалось. В этом он убедился, пару минут звоня в дверь, оставленную открытой (намеренно или в бегстве??), а потом и обследовав квартиру, включая кухню и чулан.

– Что, ж, Земной мир пуст, – сказал себе удрученный Пуаро, Пуаро, настроившийся на земные радости, – посмотрим, что происходит в мире Небесном. Покамест не с помощью Смерти, но отмычек.

Последняя ступенька лестницы, ведущей в Небесный мир, то есть второй этаж «Трех Дубов», была сломана (как мы помним, Пьером Жюсье по прозвищу Мотылек). А сам Мир был пуст, как пуст был мир Земной. Нет, в нем царил мир и порядок, из кухоньки тянуло чем-то знакомым, ах, да, только что пожаренными домашними котлетами, полированная мебель сверкала, из окон струился лунный свет, привносивший что-то неземное, несуетное, безграничное. На диванчике меж окнами лежало вязание – пинетки или еще что, место рядом было примято, и лучилось женским теплом (Пуаро, приложив ладонь, почувствовал его). Отойдя от дивана, он некоторое время постоял у стола, на котором была фаянсовая ваза с бумажными цветами – они выглядели, как живые, и лежала раскрытая книга. Одна из строчек, подчеркнутая простым карандашом – Любовь для человека есть пока то же, чем был разум для мира животного: она существует в своих зачатках или задатках, но еще не на самом деле[68], – заинтересовала Пуаро.

– Интересная мысль, – подумал он. – В самом деле, мы, люди, существуем по большей части не на самом деле. Большая часть нашего времени уходит на то, чтобы оставаться людьми. Мы должны мыться, стричь ногти и волосы, приводить в порядок усы и общество, читать газеты, общаться с ближними, оказывать им помощь. Мы должны это делать, в противном случае животное, затаившееся в нас, немедленно возьмет верх, ибо по сердцевине мы есть твари, и лишь притворяемся…

Мысль его пресеклась, он, доставая очки, приблизил глаза к подчеркнутой строке.

– Да. Это крошки карандашного грифеля, – сказал он, пряча очки в карман. – Вот дела! Получается, писали недавно, либо книга лежит здесь нетронутая вот уж как двадцать лет! Лежит, вовсе не покрывшись пылью, как, впрочем, и все остальное…

Он взял карандаш, лежавший рядом с книгой, покрутил меж пальцев. Положил на место, подошел к зеркалу, висевшему на стене меж фотографических портретов – девушки и юноши, – посмотрел на себя…

Давным-давно один доморощенный философ говорил ему, что в зеркале, в которое никто не смотрит, хотя бы муха, ничего не видно. То есть зеркало без зрения – это вещь в себе. Как и эти цветы, видные в зеркале, лишь потому, что мозг Пуаро способен воспринимать сигналы, в него поступающие. Воспринимать и превращать их в образы. Пуаро закрыл глаза – философ говорил ему – как только человек, стоящий перед зеркалом, закрывает глаза, его отражение исчезает. Нет, лучи от него отраженные, по-прежнему несут информацию, но она ничего не значит, ибо значение, то есть смысл, в мир приносит только чувствующий человек.

Пуаро попытался представить зеркало, в котором ничего не видно. Его, знаменитого сыщика, не видно. И почувствовал: зеркало давит, отталкивает прочь. – Это отраженный от него свет давит на меня, – решил он, не открыв глаз. – И куда же он меня подвигает? В мир Подземный? Да, туда. В мир Небесный нельзя попасть, минуя мир Подземный.

Спешить в Подземный мир ему не хотелось, он принялся рассматривать фотографию девушки. Она была любительской и несла в себе очарование юности, верящей, что жизнь бесконечна и хороша. Милое лицо, смеющиеся глаза чуть прищурены, губы сжаты. Фотография юноши явно была снята много раньше, в фотоателье. Мастер хорошо постарался, чтобы молодой повеса из богатой семьи, не имевший надобности использовать в жизни ни знаний, ни природного ума, ни упрямства, получился преисполненным романтизма юношей.

– Кто же вы, месье? – подойдя ближе, спросил Пуаро человека на портрете.

На обороте портрета простым карандашом была витиевато выведена надпись «Пьер Пелегри, 17 апреля 1960 г».

– Ну а вас, мадмуазель, конечно же, зовут Эжен-Жаклин Пелегри? – обратил взор на портрет девушки.

Сняв фото и убедившись в правильности предположения, Пуаро вновь стал перед зеркалом.