Встретимся через 500 лет!

– После того, как Люсьен убежала, Каналя потянуло посмотреть, что это она там увидела. Повременив, он подкрался к окну, увидел любовников засыпающих на окровавленных простынях, цифры на их лбах, упомянутую надпись. Когда он уже собрался уходить, в хижину вкрался Падлу. Увидев, что любовники над ним надсмеялись, прыснул им в лица из своего пульверизатора и вплотную занялся Николь. Тут, видимо, садовник очнулся, увидел Падлу, пытавшегося что-то там с нею сделать. Между мужчинами завязалась драка, в нее ввязался подоспевший Каналь, естественно на стороне однокашника по тюрьме и против человека стрелявшего в профессора. Когда с Катэром было покончено, Падлу удалился, а Каналь понес все еще дремавшую Николь на скамейку, по-крайней мере, она мне об этом заявляла.

– Ну а кто же выпотрошил вашу Афродиту? – спросила, подумав минуту.

– Вы. Из ревности вы приказали это сделать кому-то из своих людей. Я благодарен вам за этот знак привязанности.

– Я рада.

Пуаро взялся за столик, с решительным желанием попытался удалить преграду, отделявшую его от женщины.

– Погодите же, юноша. Расскажите лучше, что делал в кармане вашего пиджака пульверизатор?

– Пульверизатор? – постарался не смешаться Пуаро. – Я хотел с его помощью усыпить вас и проникнуть сюда, но, к счастью, он не понадобился. Кстати, вы что-нибудь знаете о судьбе Пьера и Эжен-Жаклин Пелегри? Я был наверху…

– Знаю… Это довольно грустная история. Они познакомились здесь. Эжен была нашей медсестрой…

– И вашей жрицей…

– Откуда вы знаете?

– Я видел на ее надгробии двойной крест Астарты.

– Понятно.

– А кем был он?

– Он был Джеком Лондоном. Легкий такой бред Джека Лондона. Выписавшись, женился на Эжен, купил двадцатиметровую яхту, назвал ее «Снарк» и отправился повторять путешествие писателя на Гавайи, Таити, Соломоновы острова, Маркизские. Путешествие влюбленных удалось на славу – они, как и писатель со своей женой Чармиан, подхватили множество тропических болезней, в том числе, науке тогда неподвластных. Подхватили и, в конце концов, попали к профессору. Тот развел руками: несколько лет мучений и смерть, причем Эжен, скорее всего, умрет первой…

Голос Генриетты выдавал испытываемые ею чувства: зависть, острое сочувствие, осуждение.

– И что было потом?

– Потом они заперлись на втором этаже «Трех Дубов». Попировав, отдались друг другу и в момент оргазма, раздавили зубами ампулы с ядом. Их так и нашли, в объятиях друг друга.

– Грустная история… – расстроился Пуаро.

– Я так не считаю. Они были счастливы, богаты, все увидели и умерли в объятиях друг друга. А чтобы вы не горевали, посмотрите, как в объятиях оживают…

Мадмуазель Астарта, вытерла губки алой салфеткой, удобнее устроилась на подушках и щелкнула пальцами. Тотчас верхний свет в зале померк, взамен включились голубые бра. Любовники остались на островке полутьмы, плававшем в лазоревом свету. Зазвучала траурная музыка. Пуаро стало не по себе – погребальные звуки нота за нотой обращали подземелье в склеп. Лоб Пуаро не покрылся холодным потом лишь благодаря тому, что теплая рука Астарты легла на его плечо. Он попытался успокоиться, и почти преуспел в этом, но тут в склеп вкатили нечто подобное широкому катафалку. На нем, движимом четырьмя одалисками, на голубом шелковом покрывале лежал обнаженный мускулистый человек, прикрытый прозрачным алым покрывалом.

– Это новый пациент, он из России, – сказала Генриетта. – Его привезли последним вертолетом. А женщины – мои жрицы.

– Он жив? – поинтересовался Пуаро упавшим голосом.

– Почти.

– Почти?

– У него каталептический ступор. С восьмидесятого года.

– Каталептический ступор!? С восьмидесятого года?

– Да. Профессор пытался его вытащить, но не получилось. И, вот, он здесь.

– И что они собираются с ним делать?

– Да смотрите же, Эркюль! Представьте, что вы в театре, идет представление, и надо молча смотреть.

Пуаро стал смотреть молча. Сердце его стучало так, что он боялся, что Астарта услышит, и презрительная улыбка скривит ее уста. Тем временем катафалк подкатили под голубые бра. Женщины, явившие смертные одра, стали вокруг них кружиться. Музыка, такт за тактом утрачивала траурность. Постепенно она, оставаясь тихой, стала драматичной, затем патетичной. В руках женщин появились кадила, по два у каждой, тут же из них пошел красноватый дым. Запахло церковью. Пуаро расслабился, откинулся на подушки, стал смотреть на действо затуманившимся взглядом. Жрицы отставили кадила, как операционные сестры, склонились над катафалком, руки их замелькали…

– Мне кажется, я помню этот катафалк, и сестер… – погладил Пуаро колени, вспомнившие забытые прикосновения жриц.

– Смотрите, Эркюль, смотрите. Они же покойника оживляют… Практически покойника. О, если бы у них получилось!

– А что, может и не получиться? – встревожился Пуаро, не любивший мертвечины.

– Бывало и такое… Пациентов с простеньким артритом к нам привозят не часто. Смотрите, вышло! Чужестранец очнулся! Мы все-таки получим свое!