Встретимся у Амура, или Поцелуй судьбы

– Давай я сама приготовлю, – предложила Настя, видя, что он достает из холодильника продукты. – Делай, что тебе надо, а то ты какой-то весь озабоченный.

– Нет, сегодня я хочу за тобой поухаживать, – возразил он, ставя сковородку на огонь. – Ты отдыхай. Ты же с экзамена. Как сдала?

– Все на пятерки. Знаешь, такая легкость, будто гора с плеч свалилась. Ого, да ты, я вижу, разбогател, – заметила она, видя, как он намазывает на хлеб красную икру. – По какому поводу праздник?

– Надо же отметить окончание наших экзаменов. – Он откупорил штопором бутылку и разлил по бокалам вино. – Думаю, тебе сегодня можно.

Они чокнулись, потом поели, потом попили кофе с мороженым. Затем он молча собрал посуду и приготовился мыть.

– Вадим, оставь, я сама, – запротестовала Настя. Она не могла видеть мужчин у раковины. Особенно после того, как Ирочка рассказала ей анекдот про мужика в роддоме, у которого все началось с мытья посуды. Нахохотавшись, Настя дала себе слово, что в ее семье такого никогда не будет. Будущую семейную жизнь она представляла так: муж должен заниматься своими важными делами, а домашнее хозяйство – за малым исключением – забота жены.

Но Вадим упрямо отстранил ее от раковины и открыл кран.

– Какой-то ты сегодня не такой. Хочешь, чтобы все было по-твоему, – попыталась упрекнуть его Настя. Он как-то странно взглянул на нее, закрутил кран, оставив в раковине недомытую тарелку, и вышел из кухни. Настя удивленно последовала за ним. Становится совсем интересно, подумала она, – и что все это значит?

В гостиной он подошел к окну, отодвинул штору и долго стоял, глядя в небо. Потом, не оборачиваясь, сказал: – Убери из своей фразы последнее слово, и ты узнаешь, чего я хочу.

Последнее слово из ее фразы? Я сказала: «ты сегодня хочешь, чтобы все было по-твоему». Без последнего слова получится, что он хочет, чтобы все было. Что он имеет в виду?

И вдруг она поняла. Он хочет… чтобы все было. Все! О боже! Настя замерла. Он обернулся и посмотрел на нее в упор. От этого взгляда она затрепетала. Так – он никогда не смотрел на нее. Сейчас он был совсем другим – не прежним Вадимом. Ей и в голову не приходило, что он может быть таким.

– Ка-ак, сейчас? – запинаясь от волнения, пролепетала она. – Здесь?

– Да. Здесь и сейчас! – твердо сказал он тоном, не допускающим возражения.

– А можно потом?

– Нет!

– Но почему?

– Настя, я сегодня улетаю. Навсегда. Вечером самолет. Сюда я больше не вернусь. Отец уже договорился в университете о моем переводе. Я не могу тебя оставить – так. Хочу закрепить тебя за собой. Чтобы ты уже совсем стала моей. Мне тогда будет спокойней.

Он улетает! Насовсем! Его не будет и неделю, и две, и три – и больше? Она не будет его видеть – столько дней! А вдруг ее не примут в Питере – тогда это навсегда. Но она не сможет жить без него, – как ему это объяснить?

– Но неужели ты не можешь задержаться еще на месяц? Через месяц станет известно, приняли меня или нет. И мы поехали бы вместе. Всего один месяц!

– Не могу. Я там нужен. Срочно. Пожалуйста, согласись.

– Я боюсь.

– Чего? Чего ты боишься? Ведь это самое прекрасное, что бывает между мужчиной и женщиной! Если ты меня любишь, согласись. Пожалуйста!

– А ты меня потом не бросишь?

– Да ты что! Никогда! Я так тебя люблю – больше жизни! Я тебя никогда не брошу! Только сейчас согласись, – для меня это очень важно, очень!

– Хорошо, – прошептала она, опустив глаза. Он взял ее за руку и повел в спальню. Там, откинув покрывало, посадил на кровать и стал раздевать. Настя сидела ни жива, ни мертва. Когда на ней ничего не осталось, она закрыла глаза. И не видела, как он разделся сам. Только почувствовала на себе тяжесть его большого тела и обжигающий поцелуй.

А потом начался кошмар. Она и представить себе не могла такое. Помертвев от ужаса, она молилось, чтобы этот кошмар когда-нибудь кончился, – а он все длился, длился и длился. Когда стало совсем невмоготу, она пискнула: – Пусти! Не могу больше! – Сейчас, сейчас, – сдавленно произнес он. Но это было неправдой: все продолжалось еще бесконечно долго, Настя уже перестала ждать. Ей теперь хотелось только одного: провалиться сквозь землю или умереть.

И вдруг это разом кончилось. Он отпустил ее, перевалился на спину и уставился в потолок. Тогда она соскользнула с постели и, схватив одежду, ринулась в ванную. Там, открыв до отказа краны, стремительно оделась и под шум льющейся воды выскочила из квартиры.

Когда она уже вылетала со двора, услышала далекий отчаянный крик «На-астя-я-я!». Но он только подхлестнул ее. Не разбирая дороги, с пылающим лицом она неслась, сама не зная куда, – а все прохожие оборачивались ей вслед. Все-все понимали, что с ней произошло.

Теперь он, наверно, презирает ее. Потому что – разве можно уважать после такого? После такого позора можно только презирать. Как он сказал: «Самое прекрасное!». Прекрасное! Эта безобразная поза, эти грубые движения! Ужас, ужас! Если это самое прекрасное, то, значит, остальное еще хуже? Но тогда – зачем?