Встретимся у Ральфа

У Ральфа болела спина, ныли плечи, а пальцы распухли, словно внезапно пораженные артритом. Из носа текло, горло саднило, в гланды будто с десяток рыболовных крючков воткнулось. Одежда болталась на исхудавшем теле, глаза в черных кругах запали, месяца два не стриженные волосы свалялись в жирные, с примесью пыли и краски, космы.

Жуткий вид, и состояние не лучше. Плевать. Человек в творческом угаре. С самого Рождества он не спал как следует, не ел горячего, не встречался с друзьями, не смотрел телевизор, не заходил в магазины, не занимался сексом, не принимал душ, не читал газет, не валялся на диване. Ни-че-го. Девять недель подряд он только и делал, что писал и курил. Писал и курил. Писал и курил.

Существовал на китайской лапше, резиновых сандвичах и разогретых в микроволновке гамбургерах из забегаловки, что за углом Кэйбл-стрит. Общественная жизнь сводилась к случайным перекурам с охранником Мюрреем.

Постелью служил большой вонючий кусок поролона под мятой простыней, а подушкой — несколько сложенных футболок. Из всех развлечений — заляпанный краской радиоприемник.

Кисти, краски, холсты и сигареты заменяли все остальное.

Неполноценная жизнь, неуютная. Холодная, темная, одинокая и нездоровая. Ночами Ральф подолгу лежал без сна, вслушиваясь в завывание ветра за окном, крысиную суету за дверью и незатиха-ющий гул Кэйбл-стрит. Поднимался в пять, совершал прогулку по коридору до туалета и брался за кисть, бежал к закусочной чего-нибудь перехватить, снова писал, писал, писал, ложился в полночь, или в час ночи, или в два, вставал в пять — и вновь все по кругу.

Идеи буквально перли из него. После стольких лет безделья он создавал холсты один за другим и не мог остановиться. Связался с Филипом, тот заглянул на третьей неделе его затворничества, увидел уже готовые работы, тут же выписал чек на пятьсот фунтов, который Ральф немедленно обналичил и потратил на холсты и краски.

С каждым днем росло количество выставленных вдоль стен полотен. Двадцать одна картина — портреты и натюрморты, большие и не очень, — двадцать одна картина за шестьдесят четыре дня. Рекорд. Филип сказал, что в жизни о такой скорострельности не слышал.

Единственное, в чем Ральф не признался Филипу, чтобы не нарваться на насмешку, так это в источнике своего вдохновения — диджее по имени Карл Каспаров.

«Радио Лондона» Ральф включил случайно: коммерческие каналы с их навязчивой рекламой и скудоумными диджеями он предпочитал не слушать. Но в тот день что-то привлекло его внимание в тоскливом голосе с мягким ирландским выговором, а когда он понял, что парень говорит об утраченной любви, то стал слушать. Несколько дней спустя, увидев портрет в какой-то желтой газетенке на заправке, Ральф сложил два и два и понял, кто такой этот диджей. Они ведь соседи. Это тот самый парень, что живет этажом выше в доме на Альманак-роуд, чудак с чубом, бачками, спаниелем и толстой подружкой. Тысячу раз с ним здоровался, а до знакомства дело не дошло…

Теперь Ральф, как и весь Лондон, слушал «Час пик» каждый день, хотя бы для того, чтобы убедиться, что с Карлом все в порядке, узнать, как поживает злосчастный сукин сын. Постепенно он понял, что страдания Карла подливают масла в огонь его собственных, подстегивают и вдохновляют. Ральфу, отрезанному от мира, реальности и причины своей тоски, понадобился такой же бедолага, чтобы напомнить, почему он, собственно, заперся в четырех стенах студии. «Час пик» Карла Каспарова стал пиком дневной деятельности Ральфа, «Час пик» давал шанс чувствам вынырнуть из нынешнего постоянного отупения, а самому Ральфу — вновь ощутить себя человеком. Есть за что сказать Карлу спасибо. По сути совершенно незнакомый парень превратился в доброго друга. Старого доброго друга. Вот выберусь отсюда, пообещал себе Ральф, — поставлю Карлу Каспарову выпивку. И не одну.

Привалившись ноющей спиной к стене и поджав колени к груди, Ральф курил «Мальборо» и следил за белесыми облачками дыма. Свершилось. При всем желании он не сделает больше ни одного мазка. Работа закончена, ему есть чем гордиться. Он обвел взглядом студию и медленно, облегченно выдохнул. А потом сердце сжалось от тоски.

Господи, как плохо без Джемм. До чего же он соскучился.

После катастрофического ужина в Бэйсуотере Ральф протянул на Альманак-роуд еще двое суток — двое суток затворничества в своей спальне, попыток избежать Джемм, попыток избежать Смита, борьбы с адским желанием наброситься на Джемм, как следует тряхнуть за шиворот и выдать всю правду о Смите. На третьи сутки он понял, что должен уйти. Джемм его игнорировала, атмосфера в доме угнетала все больше. Когда до него дошло, что так продолжаться не может, Ральф сложил сумку, переселился в студию, начал писать и с тех пор не останавливался. Праздники он провел у холста, правда предварительно позвонив Смиту, чтобы предупредить, что вернется неизвестно когда, и родителям, чтобы пожелать счастливого Рождества и Нового года. С тех пор он ни с кем не общался, кроме Филипа.