Встретимся в Эмпиреях

Насмешка в словах Демона не способна оттолкнуть Аборигена. Проведя долгие часы по соседству с нами, он, конечно, успел понять, что «банда» мы, ей-богу, не злая, а все — показное. Поднимается и подходит, но место у костра выбирает себе все-таки на дистанции. Из рук Виктории я передаю ему кружку кофе.

— Зовут-то тебя хоть как? — спрашивает Демон.

Не спешит отвечать. Сначала отпивает глоток, вслед за ним еще один.

— Абориген.

Мы взрываемся громогласным хохотом.

Нет, ситуация абсолютно не та, когда вы за угощение зазываете в свою компанию колдыря или побирающегося доходягу, чтобы возвыситься в собственных глазах, потешиться над слабым. Чего тот ни скажет — все вам повод для смеха: ха-ха-ха. Нет. Просто у Аборигена, этого опустившегося на дно жизни нашего ровесника, оказывается, осталось еще чувство юмора. Юмора, что самое главное, понятного нам, адекватного. Фактор, моментально ставящий паренька на одну с нами доску.

— Очень приятно. Меня Демон зовут. Это — Гоголь. Это — Слива. А это — Виктория.

— Я знаю, — тот еще отпивает кофе.

— Слушай, Абориген, раз уж у тебя прорезался голос, — подмигиваю я, — может, расскажешь о себе?

Пьет. Все так же никуда не торопится.

— Я — уклонист. Я… в ваших руках.

— Мы на этом карьер не делаем и состояний не наживаем. Фильтруй базар-то! — взвился на такие неосторожно выбранные слова Демон.

Абориген принес сбивчивые извинения и продолжил:

— Родители погибли в авиакатастрофе два года назад. Остался один. Когда прижало — решил скрываться.

— У тебя были интеллигентные родители?

— Да.

— Так и подумал, — кивнул Демон. — Рассказывай дальше.

— А что рассказывать? Оказался здесь.

— И чего-как здесь?

— Голодно. Крысы — единственное спасение.

— Крысы?! — взвизгивает Виктория и корчит брезгливо-плаксивую мину.

— Вик, ну чего ты голосишь! Дай человеку излагать, — возмущается ее реакции Демон. Сам, наверное, внутренне ухахатывается.

Виктория без труда берет себя в руки. По кругу подливает в наши кружки горячий кофе.

— Крысы — это… дрянь, — морщится Слива.

— Вареное крысиное мясо напоминает цыпленка, — опровергает Абориген.

— Ну уж! Не возьмусь спорить. Не знаю.

— Холодно тут еще. Сейчас терпимо, а зимой — беда. Очень холодно.

— И как тебе такая жизнь? — интересуется Виктория.

— У-у, мадемуазель… — Абориген складывает губы трубочкой.

Я про себя усмехаюсь. Это что-то новенькое — «ма-де-муа-зель».

— Много ли стоит такая жизнь? — углубляет вопрос Виктории Демон.

— Если бы у меня как в электронной игре было бы несколько жизней…

— Тысячу раз молодца! — прищелкиваю я пальцами. Слишком уж понравилось, как сказано — хоть с позицией Аборигена не согласился бы в ту пору даже на половину.

— Да, я рваный, голодный, грязный, — Абориген потупился, — я схожу с ума от одиночества и тоски. Но и при всем при этом иногда происходит что-то, что может вызвать во мне внутреннюю улыбку, удовлетворение и покой. Быть живым — большая награда. И только тогда по-настоящему учишься ценить жизнь, когда она тебе уже не принадлежит.

— Ты очень умный, Абориген. Ты умнее нас всех, — голос Виктории тихий, взгляд вдумчивый, но все же я подметил долю снисходительности в ее словах.

Абориген поднимает голову и смущенно улыбается, обнажив щербатый рот.

— Просто у меня уйма времени на то, чтобы думать. Я думаю всегда, если только не занят поиском пропитания или не сплю.

— Какие сны тебе снятся? — спрашиваю я.

Вопрос кажется выданным на автоматизме, но мне действительно интересно. Всегда питал таинственную страсть к теме снов и особый перед ними трепет. Сон… Один из самых чудных даров, данных человеку! Окно в другую реальность…

— Разные. Чаще — дом и родители. Но это грустные сны. Хотя они лучше, чем кошмары. Кошмары — вообще никуда не годное дело.

— Расскажи какой-нибудь кошмар, один из последних, — с азартом подхватывает Виктория.

Абориген вздыхает. По выражению его лица видно, что рассказывать ему не хочется. Но отказать нам, бедолага, он не в силах.