Встретимся в Эмпиреях

— Ну, вот один… Начинается все с того, что я как раз просыпаюсь. Я медленно открываю глаза и понимаю, что нахожусь в своем старом доме, где я жил. Я вижу свои работы на стенах (раньше я увлекался портретной живописью), свою библиотеку, привычный хлам на письменном столе; со спинки кресла плюшевой обивки свисает вторая половинка эспандера, по-прежнему на двух пружинах, а по комнате все так же разносится запах апельсина, выращенного мной из маленькой косточки и превратившегося теперь в большое красивое дерево, уперевшееся упругой макушкой в потолок. Сердце вырывается из груди. Боже мой! Все как когда-то. Кто-то взял и вернул мне мою жизнь! Ведь интересно — у меня возникла даже мысль: не сон ли это? Но как постоянно бывает, сон искусно маскировал свою иллюзорность. Я непреложно верил во все, что со мной происходит, и радость в душе становилась всеобъемлющей и безграничной. Вот я поднимаюсь с постели и босиком иду по прохладному паркету, по пути скользя пальцами по рельефу до боли родных предметов, находящихся в комнате. Подхожу к окну, отдергиваю шторы и сладостно-жадным взглядом впиваюсь в панораму за стеклом. Я вижу двор, в котором провел детство и вырос, и не хочу пропустить ни одной мелочи, точно так же, как только что в упоении созерцал вид своей комнаты, хоть это и происходило, казалось, секунды. Я вижу улицу, примыкающую ко двору, обычно людную, но сейчас пустынную. Вижу дома, много домов. Деревья. Далекий силуэт городской башни с часами. Все так, да не так… К радости подмешивается малоосознаваемая пока тревога. Я поднимаю взор выше. День сейчас или ночь? Какое странное освещение! А какое и вовсе невиданное зрелище! Бледно-оранжевый диск солнца, словно живой, трется своими облупленными краями о луну, разбрасывая вокруг пурпурные солоноватые брызги. Брызги попадают мне на лицо и губы. Я хочу закрыть окно, но осознаю, что оно и так закрыто. Психую и уже, наоборот, распахиваю его настежь. По комнате вместо ожидаемого порыва воздуха растекается мертвенное спокойствие и тишина. Тишина, от которой — я почему-то так подумал — можно оглохнуть. Только сейчас до меня доходит: отчего на улице нет людей, нет движения, нет жизни? Мир словно замер, словно поставлен на «паузу» властным мановением всевышней руки. Мною овладевает безграничная тоска. И вот… Хр-р-р-р!!! Будто через динамик, вмонтированный внутрь тебя, раздается треск иглы гигантского проигрывателя, соскочившей с винила. Так разрывались от ужасной боли мои барабанные перепонки… Подумайте: мгновение назад я впервые познал, что есть абсолютная тишина, а в миг следующий мир сотрясся от невообразимого шума, который, казалось, мог породить только взрыв целой планеты. Улицы наводнились людьми — ужасающей колышущейся живой массой, стонущей и вопящей. Первым моим желанием было отпрянуть от окна, но попытка была обречена. Люди находились повсюду, в том числе и в моей комнате. Точно сардины, законсервированные в банку, лишенные мало-мальски жизненного пространства, они давили друг друга, толкаясь и защищаясь локтями рук с кистями, сцепленными в «замки». Воздух наполнился хрустом костей и стенаниями. Словно неистовой силы пружиной я оказался вжат в квадрат окна, выдавил туловищем стекло, разлетевшееся вдребезги, и, чудом уцепившись за брус рамы, оттолкнулся и повис на водосточной трубе дома. Я сходил с ума от того, что происходило вокруг, и мне было страшно. Немыслимо страшно! Внизу кишело живое, изрыгающее нескончаемые вопли ужаса и проклятия море. Тела падали отовсюду — слева, справа и сверху из окон. А падающих поглощало это море, эта могучая прожорливая стихия. То же происходило везде, насколько хватало обзора. Я готовился к неминуемой гибели в разверзнувшемся аду. Но точно так же, как все началось, все и закончилось в одно мгновение. Мир вновь погрузился в забытье. Небо стало сумрачно-чистым и убаюкивающим. Ужас, шум и люди пропали, и только я один, обессиливший от страха, висел на водосточной трубе, готовый сорваться и полететь вниз в любую секунду…

Абориген замолчал. Мы выдержали довольно длительную паузу, но он так и не продолжил. По-видимому, на этом его кошмар заканчивался.

— А ты, Абориген, один здесь или вас таких тут много? — спрашивает Демон, передавая Аборигену сигарету.

Абориген с наслаждением закуривает.

— Дед тут один еще обитал.

— Дед? А он от кого прятался?

— От себя, наверное. Он так говорил: «Мир сошел с ума, и я не хочу иметь с ним ничего общего». У него двое сыновей и дочь на войне погибли. Мы с ним целый год делили крышу над головой, а потом, месяца три назад, он захаркал кровью и помер… Я могу показать вам, где его похоронил.

— Да нет. Не стоит.

— Дед был… что надо. Многому меня научил. Как выживать научил. А еще он всегда такую вещь мне повторял: «Никогда не жалуйся и не проси…» — Абориген вытер рукавом увлажнившиеся глаза и нос. — Он тоже теперь мне снится. Почти каждую ночь.

Виктория доливает Аборигену остатки кофе с густым осадком.

Абориген еще долго рассказывал о себе и о своей жизни, и мы были самыми благодарными его слушателями.