Встретимся в раю

— Да, это говорю я, технарь, — насупился Зотов. — Извольте сопоставить. Двигатель внутреннего сгорания, величайшее постижение ума, появился в конце девятнадцатого века. Весь двадцатый ушел на его совершенствование. И с ним мы явились в двадцать первый. Принцип ракетного движителя был обоснован опять же в девятнадцатом. Тогда и был построен самолет. В двадцатом самолет и реактивный двигатель лишь додумались совместить. В двадцатом веке не было новых идей. А человечество занималось взаимным истреблением. Три мировых войны — не много ли для одного века?

— Позвольте! — выпрямился на своей табуретке Сергей Иванович. — Какая такая третья мировая война? Или вы имеете в виду конфликт на Индостанском субконтиненте?

— Ничего себе конфликт! — разозлился Зотов. — Я почти двадцать лет назад чуть голову не оставил в этом конфликте. А потом — полтора девятка стран, два континента, четыре миллиона погибших…

— Не пойму, — сказал сторож, — каким образом вы увязываете наше присутствие в Афганистане с последней войной между Индией и Исламской Федерацией? Ведь увязываете, коли о своей голове вспомнили?

— Увязываю, — буркнул Зотов. — С Афганистана все и началось. Мы заставили их учиться воевать. Когда ушли, они додрались между собой, помирились и решили применить полученные знания. Мы только начинали игру, а заканчивали ее другие.

Сергей Иванович задумчиво протирал очки подолом рубашки и скептически хмыкал.

— Не надо убаюкивать себя наивными грезами, — сказал Зотов. — Знаете, когда я понял, что они пришли надолго, если не навсегда? Когда не стали сажать коммунистов. Ведь мы, чего греха таить, думали, что начнутся массовые посадки. Как же! Распустили компартию, признав ее деятельность нежелательной. Завели черные списки. Зажали бывших коммунистов с работой. Следующий шаг, по теории и практике… По нашей, между прочим, практике! Да, лагерек, телогрейка, лопата — и великие стройки. На сей раз — стройки народного капитализма… А посадок, к нашему недоумению, не было. Понимаете, они всего-навсего от нас отмахнулись. И не просто перечеркнули восемьдесят с лишним лет, а восстановили путь. Так вырезают кусок магнитофонной ленты с плохой записью, а концы склеивают. Отсюда эта упрямая тяга к возвращению старой атрибутики — знамя, герб… Посмотрите на карту Москвы! Возвращены все старые названия, а новые, хоть чуть напоминающие славное прошлое страны Советов, — изменены. Сначала казалось диким, что у трехцветного знамени на карауле — унтер с георгиевским крестиком… В американском комбинезоне! Теперь к этой дикости привыкли. И теперь это норма. А все остальное — отклонение от нее. Если они еще перестанут преследовать бывших коммунистов…

— Вы просто уставший человек, Константин Петрович, — пожалел Зотова сторож. — Вам, думаю, не хватает стойкости.

— Увольте от стойкости, — резко сказал Зотов. — Сухую палку всегда ломит, а живую ветку только гнет. Для начала надо выжить. Я убедился, что это сложнее, чем стойко бороться за что-нибудь абстрактное. За мир во всем мире, например. Или за построение коммунизма в следующей пятилетке.

— Хочу вам заметить… — вспыхнул Сергей Иванович.

Но ничего заметить он не успел, потому что к сторожке лихо подкатили два черных «кадиллака». Из переднего выбрался здоровенный детина в чесучовом костюмчике, распахнул дверь сторожки и пробасил:

— Привет, дядя Сережа! Все своему Карлу Марксу молишься? Ну, молись, молись, это не вредно. А между делом поставь мою тачку в боксик, помой, пропылесось, поодеколонь. Ха-ха! Через неделю заберу. Вот, возьми — побалуй внуков.

Он бросил на стол ключи от машины и мятую пятидолларовую бумажку. И уже уходя, заметил за дверью, на диванчике, согбенного Зотова. Детина мгновенно собрался, потом оглядел чашки на столе, недоеденный бутерброд, ухмыльнулся и подмигнул Зотову:

— Не совращай дядю Сережу, земляк! Ему еще работать сегодня, прорываться в светлое завтра…

Он сел в машину, «кадиллак» выбросил из-под колес ошметки грязи и умчался. Брошенный перед воротами лимузин слепил глаза золотистыми стеклами.

— Сосед, — вздохнул Сергей Иванович. — Мама его в приемной фабрики-прачечной работала. Скромная женщина, тихая… Ко мне за макулатурой ходила — я газет много выписывал. Золотое было время, Константин Петрович! Помните?

А макулатуру она на книги меняла. Дюма там, этот самый… Коллинз, еще кто-то. Мальчик тоже был хороший — тихий, милый, вежливый… Сейчас служит в охране у крупного промышленника.

— Да-а, — протянул Зотов. — Напрасно мамочка старалась. Ладно, Сергей Иванович, нажмите кнопочку, пожалуйста. Заберу машину.

— А вы на нем поезжайте, — показал на «кадиллак» сторож. Вижу — еле ковыляете. Ваш бокс двадцать восьмой, если память не изменяет. Рядом с мойкой. Бросьте машину там, скоро мыть отправлюсь. И вообще, Константин Петрович, поступайте к нам, а? Тут сменщик увольняется. Нашел работу по специальности.