Вступление

   Ноа пожала плечами, не поднимая от книги глаз. Через тошноту Витька обозлился. Мучается рядом, а ей хоть бы что! Захотелось толкнуть женщину, бросить с кровати книгу, на пол и пусть исчезнут, обе. Но желание, как падение лодки в пропасть меж двух огромных волн, рывком усилило тошноту. Схватившись руками за живот, согнулся. Ноа легонько погладила напряженную спину.

   - Тебе надо привыкнуть, - сказала шелестящим шепотом, - ты привыкай потихоньку. Потому что ничего не вернуть.

   - А если я не хочу? - слова с трудом пролезали в горло.

   - Если бы захотел остаться ребенком и заклинал свой рост, помогло бы?

   - Сравнила. Мне не было так плохо!

   - Потому что ты рос постепенно.

   Стараясь успокоить тошноту, Витька покачивался, держа руки у солнечного сплетения. Голову отпускало немного. Если не думать о том, что он - не человек... Застонав, снова схватился за мокрые виски.

   - Лучше бы ничего не было! Татуировка эта!

   - Жалеешь?

   - Да! Жалею!

   Ноа соскользнула с постели и, надавливая руками, уложила его на спину. Выпрямила ноги, проведя до самых кончиков сведенных судорогой пальцев. Вытянула вдоль боков руки. Сквозь полузакрытые веки он смотрел на ее темную голову в шатре длинных волос - над собой. Двигались женские руки, заслоняя свет. Против света не видно было расписных извивов на коже. Но они - были!

   Закрыл глаза, спасаясь от узнанного в быстрый сон, стекающий с кончиков ее пальцев. А когда по мокрому боку пробежало перышко холодного воздуха, открыл и не увидел ее. Только чмокнула дверь. Резко сел, прижимая руку к солнечному сплетению, зашарил глазами, а что искать, комната маленькая, вся на ладони. Пустая.

   Спустил ноги на пол. Попробовал встать, неловко, как лежачий больной, забывший о притяжении и равновесии.

   - Ноа, - прошелестел без голоса, хватаясь за спинку кровати. Зашаркал босыми ногами, смотря неотрывно на белый прямоугольник дверей. И замер, когда белое раскрылось вертикальной черной полосой. Рванулся в комнату знакомый запах оживающих в кипятке трав. Витька вздохнул со всхлипом, до рези в легких, закашлялся.

   - Лежи, глупый, - держа перед собой большую чашку, она прикрыла дверь.

   Сел боком, неудобно, там, где подкосились ноги от огромного облегчения после страха внезапной потери. Но чашка была рядом и в ней - тот самый отвар, который пил в кухне с Ларисой. И, помня о том, как с каждым глотком тогда уходила усталость, а на ее место вставало необъясненное, но огромное и дивное, стал глотать. Пил и там, где сидела клубком тошнота, все расплелось, утянулось, как чернила, смытые прозрачной водой. Остался только маленький острый клювик стыда, долбивший о том, что вот, пожалел обо всем, испугался. Первый раз пожалел. И захотел, чтоб ушла. Обратно захотел, в невнятный сон обыденной жизни, которым спал до их встречи. От всего отказаться решил. Слабак...

   Убедившись, что кружку держит крепко и не уронит, Ноа ладонью вытерла ему лоб.

   - Ну, вот, хорошо. Если бы не пил с Ларисой степь-траву, было бы хуже. А сейчас придут к тебе силы. Пей и жди.

   - Ты меня прости, ладно?

   - Не за что прощать.

   - Я испугался... Предал тебя. В мыслях. И в желаниях. Разозлился на тебя.

   Она стояла напротив и он смотрел на живот с затененной улиткой пупка, на треугольник волос. Вся живая и теплая, чисто пахнущая женской молодой кожей. Как хлеб.

   - Не на меня. Не я сделала тебя таким. Был таким всегда.

   - Но... разве не татуировка?

   - Если бы не татуировка... Жил бы и мучился от неясных желаний. Скрутил бы себя в прокрустово ложе человеческой жизни, обрубая стремления и желания, что лишь твои.

   Она замолчала.

   - И что?

   - И умер бы, - сказала буднично, - или сошел с ума и потом умер бы. Давай кружку, поставлю.

   - Ну вот, - сокрушенно сказал Витька, провожая взглядом ее сильную фигуру, - я отошел, взбодрился, утешился и теперь тебя просто хочу.

   - Просто?

   - Не совсем. Сильно хочу.

   Она поворачивалась, ставила кружку на кривую этажерку, тянулась рукой к волосам, а он смотрел, как протекает свет, не встречая препятствий, по длинным округлым изгибам, соединяется с тенью и получается что-то такое, такое... Свет рисует на грани мягкой темноты линии женского тела, а может и нет его - тела, просто свет соединился с тьмой, вот так...

   - Хочу тебя снять.

   Свет перетек, ложась по-другому, зализывая краешки темноты кошачьими плавными движениями, потому что она повернулась опять, потянулась, протягивая руку к стене. С тихим щелчком свет прикрыл глаза, наполовину, потому что нет полной темноты и в полумраке видно - легла, там, где вмятина от его тела.

   - А хотел - просто...

   - И сейчас хочу.

   И, нарисовав свои тени поверх полусвета ее линий, изменив очертания их, он дышал хлебным запахом кожи, смешанным с запахом горячих трав. Успел подумать о том, что изменился даже запах ее.

   В черном коридоре к двери подошла Марфа, оставляя будущему утру пятнышки рыжих следов по крашеному полу. Послушала тихие вздохи и скрип кровати. Ушла на лавку, в свое гнездо из свернутой старой шубейки под самым окном.

  У двери оставила мертвую птичку. Для них.