Вступление

   Она не слышала, шла быстрее голоса мужа и еще быстрее, неровно ставя подошвы красивых сапожек с пряжечками, цепляя сбитые половики в коридоре, спотыкаясь о коврик на входе, подламывая ногу на каменных ступеньках крыльца, попадая каблуком мимо плиток дорожки. Воздух входил в легкие ударами, не просясь обратно, у, у, ух, хх, и, задохнувшись им, схватилась рукой за железо калитки, рванула и почти выпала в желтую ночь пустынной улицы, привалилась к каменному глухому забору. Фонарь, нагнувшись, рассматривал ее сверху. Дома напротив смотрели тоже, кто черными стеклами, кто яркими, с мелькавшими тенями.

   Закрыла глаза, не видеть, как вместо фонаря приблизилось к ее лицу бледное лицо мужа. Держал за локти, пока она оседала, задирая и пачкая бархат платья неровной побелкой стены.

   А перед ее закрытыми глазами вытянулась смуглой, длинной змеей мужская спина. ...Как, отклеиваясь от нее, потянулся за сигаретой и после повернулся, так что по ребрам собралась складочка кожи и увидела - книзу по животу темную полоску волос. Снова, прижимаясь, улегся, засветил огоньком, показывая ей красивый лоб, четкую линию носа и резкие губы...

  - А помнишь... - шелестел голос, смеется, что ли, да разве она когда забывала. Жила от одного "помнишь" до другого и умирала всякий раз, когда из сжатого кулака терпения вырывалось воспоминание. Нет больше сил.

  - Даша, потерпи. Я сейчас, в машине все. Сядь тут, я сейчас. Шприц. Успею!

  Держал ее локти, не давая свалиться набок, придерживал, усаживая на корточки, и - глаза его... Закрыла свои, чтоб не видеть. Поймала утекающую руку:

  - Подожди, Коля.

  - Да?

  Чтоб не ушел, взяла за вторую, ледяными пальцами, крепко. Сердце подъехало к горлу, распухло, и закупорило нутро. Сжалось и громко, вместе с курантами из всех окон, сказало "бомм".

  - Не ходи, пройдет, - соврала, воткнув слова в промежуток меж ударов.

  - Сядь. (бомм) Рядом...

  Его дыхание приблизилось и его сердце она услышала тоже, частыми, дикими ударами оно боялось. И пришла жалость, не та, что в постели, когда она ему себя, как подарила. А огромная жалость, небом с мягкими облаками - над ним и над всеми.

  - Спросил, что поже-лала там (бомм)...

  - Молчи, Дашенька (бомм)…

  - Нет... (бомм)

   Открыла глаза и жалостью этой, новой, спокойной, посмотрела на него, уже издалека, из того далека, от которого он так долго оттягивал ее, не давая уйти, а то бы уже давно, еще в ту ночь, на берегу...

  - Никто не умрет (бомм)... Больше никто...

  - Родная... (бомм)…

  - Пусть ныряют, просят. (бомм) И не боятся. Ник-то не ум-рет...

…

  - Ура-а-а! - закричали в доме, и по улице изо всех ярких окон долбилось и растекалось под желтыми фонарями:

  - Ура-а-а! - затукали, затрещали ракеты и петарды, побежали цветные и черные силуэты через свет фонарей, перемалывая локтями чистый ветер, пришедший с моря.

   Николай молчал, сидя на корточках перед женой, привалившейся к холодной стене. Смотрел на белое, покойное лицо и увидел впервые, за всю их жизнь не виденное, какие полные, красивые губы у нее - цветком. Без горьких складочек в уголках.

  - А помнишь... - шептал ветер и ворошил его волосы, забирая усталость, напряжение, вечное ожидание страха. Приносил из степи покой, настоянный на зимних травах, политых долгими осенними дождями. И печаль. Ему теперь это, понял он, размываясь в невыразимом горьком облегчении, - покой и печаль...

  

   Над пропастью, грохоча с ударами часов и сердец, обламывая с себя черные куски, разваливался стоящий скалой демон. Открывалась за ним зеленая круговерть воды, что уже не столбом, а ниже, куполом, и просто - большой волной через всю бухту, катилась на пески с рассыпанными белыми огнями "Эдема".

  - А помниш-шь... - светлая змея стояла дымным завитком, обернувшись вокруг мальчика, державшего в опущенной руке толстого светлячка.

   Он подошел ближе, к появлявшемуся из прозрачных обломков Яше. Лежа на покатом краю, тот медленно поднял голову.

  - Пойдем, - сказал Вася и потянул Яшу за руку. Свечение, прихотливым завитком вокруг его фигуры, повторило движения.

   Они шли вниз, по белой тропе. Мальчик в ореоле серого дыма и темноволосый мужчина с неверной походкой и не помнящим ничего взглядом. Витька и Лариса, окруженные спокойными телами степных змей, смотрели им вслед.

   Менялся свет. Багровое зарево отступало под светлым холодным светом зимней луны, а та разгоралась все ярче и ярче, освещая скалы, бухту, вогнутую линию песка и черные в бледном свете крыши "Эдема"

  

   Далеко внизу, на просторном пляже, двое, облитые светом белой луны, нашли место, где волны вздымались выше всего, и встали в ожидании. Витька смотрел, будто на себя со стороны, помня, как стоял перед такими же волнами, только просвеченными красным вином заката, а в волнах неслись к берегу и, вильнув мощными хвостами, исчезали рыбы-серебро, и летела с ними девушка с белым лицом и неподвижными глазами, в которых - свое море.