Вторая клятва

Отсветы камина пляшут на потолке, прыгают по стенам. Точно такой же камин, должно быть, горит и в комнате Энни. Такой же или очень похожий. А уж огонь в нем, безусловно, тот же самый…

«Все огни мира — один огонь, учат наставники в фаласском Храме, достаточно смотреть в пламя, чтобы увидеть лицо наставника…»

Вот только Эрик видит в пламени совсем другое лицо.

Энни…

Если бы кто-нибудь спросил, что же значит для него это ласкающее губы имя, он бы ответил, что так звучит вселенная…

Ночь. Дождь. Любимых учителем звезд не видно.

«Эрик, ты поплывешь с нами?»

Так хорошо лежать, вспоминая… Господи, какая же она чудесная… какое это счастье — просто слышать ее голос…

«Конечно, любимая, я с ума сойду, если останусь один… без тебя…»

«А твой наставник?» — говорит она.

«Я попрошу его отпустить меня. Он поймет».

«Ты мог бы стать корабельным лекарем».

Ее глаза… такие внимательные и строгие.

«Я слишком мало знаю для этого. Я еще не готов».

«Ну так мы ведь не завтра отплываем, — говорит она. — Готовься».

«Готовься? Так ты уже говорила об этом с отцом?»

«Это не я, это он говорил со мной», — отвечает она.

«Значит, он согласен?»

«Ну, если он сам предложил…» — Она улыбается.

«Вот здорово».

«Еще бы. Мы поженимся и поплывем далеко-далеко… До самой новой земли… там никто еще не был, а мы будем…»

Ночь. Дождь. Новая земля.

Новая земля, которую они откроют. Для Олбарии.

Для Олбарии. Приятные мысли внезапно обрываются. В теплой комнате было так хорошо, так замечательно… пока кто-то не открыл дверь и ледяной ветер не вцепился в душу.

«Так ты забыл, кто дал тебе первый кусок хлеба?» вкрадчиво поинтересовался лазутчик.

Эрик вздрогнул.

Ледяной ветер протяжно выл, рвал одежду, высасывал тепло, отнимал силы…

Это было не здесь, это происходило не с ним. И в то же самое время — здесь. С ним. А с кем же еще?

«Хорошо устроился, да? Тепло тебе? Ласково? — бормотал лазутчик. — Угрелся? А имеешь ли ты право быть счастливым?»

Ты не имеешь права на счастье…

«Олбария и без того богата землей… той самой землей, которую столь остервенело отстаивает, — продолжал лазутчик. — А на твоей родине люди скоро начнут умирать от голода».

Эрик вытянулся как струна и лежал совершенно неподвижно. Он больше не смотрел в огонь. Голос возлюбленной испуганно смолк. Остался только этот… тяжкий, как каторжные колодки, страшный, как узник, умерший под пытками, голос из прошлого. Голос вины и совести. Ибо что может быть тяжелее совести и страшнее вины?

Бедная скудная земля Ледгунда, скупо одаряющая своими плодами тех, кто на ней трудится. Замерзающая. Умирающая земля.

«Пройдет еще три столетия, и здесь вовсе ничего не вырастет, Эрик, — говорит прежний наставник. — У нас, конечно, могущественный флот, вот только одними кораблями сыт не будешь. Если нам придется все ввозить… мы так долго не протянем! И справедливо ли, что рядом лежит богатая страна, которая даже не использует все имеющиеся у нее земли? Разве возможно терпеть, когда кто-то один доедает последние крошки хлеба, а его богатый и чванливый сосед ходит по этому самому хлебу ногами исключительно оттого, что у него хлеба в избытке? Возможно ли терпеть сытую икоту, слыша, как наши дети плачут от голода? Ты знаешь, что такое голод, Эрик. Но даже в те жуткие дни разве не находилось людей, кто уделял тебе кусок хлеба и медную монету? Так можно ли не думать о них? Можно ли забыть их доброту?»

«Война с Олбарией неизбежна, — говорит он. — И дело не только в морских границах и побережье. У нас нет выхода, понимаешь?»

«Если мы не отберем у Олбарии солидный кусок, мы обречены, Эрик, — продолжает он. — Те люди, которые с утра до ночи тяжко трудятся, чтобы мы с тобой могли есть, пить, одеваться, все они умрут. Они, понадеявшиеся на нас, освободившие наши руки для битвы… так неужели мы предадим их?»

«Тебе поручается тяжкая миссия, — говорит наставник. — Вот только без нее нам не выжить. Сердце нашей родины стучит все слабее. Оно замерзает. И никто не протянет нам руку помощи… никто, кроме нас самих, Эрик».

Эрик помнит все эти разговоры. Их было много. Один за другим, с самого начала подготовки. Они и есть часть подготовки.

Вот только… все это правда. Ледгунд замерзает. Медленно. Так медленно, что это почти незаметно. И неотвратимо. Это тоже правда. Эрик знает. Он видел доказательство. Страшное доказательство.

Олбарийские гномы раскопали свою Петрию, и она обрушилась им на головы. В Ледгунде тоже была своя Петрия, только называлась она по-другому. Она замерзла. Совсем замерзла. Наставник водил его, показывал промозглые ледяные залы.

Гномы, не вытерпев, поднялись на поверхность. И столкнулись с людьми. Столкнулись в жаркой битве за тот самый кусок хлеба. Тощий, постный кусок. Люди выстояли. Гномов загнали обратно в пещеры, из которых те уже не выбрались. Эрик не знает, не хочет знать, как они умирали.