Для Дороти-Энн эта трапеза — или «последний ужин», по выражению Мамы Ромы — стала в высшей степени нереальной. Они сидят за маленьким обеденным столиком. Толстуха освободила им с Заком рты и одну руку, чтобы они могли пользоваться ложками. Для пленников ни ножей, ни вилок! За воротник она заткнула им бумажные салфетки, как детям. И еда, от которой при других обстоятельствах просто потекли бы слюнки.
А теперь при одной только
Мама Рома воспользовалась половником и кончиком большого ножа, чтобы положить первое блюдо. Она разложила по две фаршированных помидорины на каждую тарелку.
— Это называется
Дороти-Энн посмотрела на свою тарелку.
— Эй! В чем дело?
Мама Рома отправила половину помидора в рот и теперь едва ворочала языком. Она вилкой указала на тарелку Дороти-Энн.
— Ты знаешь, какого труда мне стоило это приготовить?
— Откуда мне знать, а вдруг еда отравлена? — упрямо парировала Дороти-Энн.
— Но я же тоже это ем. И потом, не все ли равно,
Думая, что Мама Рома на нее не смотрит, Дороти-Энн медленно опустила руку вниз, на колени.
— Положи руку на стол, чтобы я могла ее видеть, — спокойно приказала сицилийка.
Так как Дороти-Энн не спешила выполнить приказание, воздух прорезал резкий окрик:
—
Дороти-Энн и Зак разом вздрогнули. Молодая женщина положила руку на стол.
Мама Рома взяла пистолет в пластиковом чехле, потом ей что-то пришло в голову, и она отложила его в сторону. Вместо него она схватила нож. Привстав со своего кресла, сицилийка перегнулась через стол и прижала кончик лезвия к горлу пленницы, уколов ее.
Дороти-Энн не осмеливалась дышать.
— Ты можешь умереть раньше, — предупредила Мама Рома, — или позже. Тебе выбирать.
Потом толстуха убрала нож, села и продолжала есть.
Дороти-Энн всю трясло. Она чувствовала, как по шее потекла струйка крови.
Ей оставалось только молиться, чтобы их смерть была безболезненной.
И тут она услышала странный звук, негромкий, но его не смогли заглушить завывания и грохот бури. Ее сердце подпрыгнуло.
Неужели? Кажется, это приближающийся шум мотора.
Дороти-Энн перевела взгляд на окно и заметила, как вдалеке поднимается и опускается свет фар. Мама Рома этого не видела. Она была слишком занята едой, набивая полные щеки, словно это был и ее последний ужин.
— Ты даже не представляешь, чего лишаешь себя, — заметила толстуха Дороти-Энн. — Но если ты есть не хочешь, — она пожала плечами, — я не собираюсь тебя принуждать.
Молодая женщина не услышала ни слова из этого. Она едва сдерживала ликование.
— Пожалуй, я все-таки поем, — решила Дороти-Энн, пытаясь разговором заглушить шум приближающегося автомобиля. —
Раздался угрожающий треск, когда сначала капот «лендровера», а потом и вся машина целиком ворвалась с другого конца сборного домика. Ветер, несшийся со скоростью семьдесят миль в час ворвался внутрь, опрокидывая стулья, расшвыривая предметы. Давление воздуха вышибло вторую стену дома, и он превратился в воздушную трубу.
Мама Рома схватила пластиковую сумку и открыла молнию. Пистолет оказался у нее в руке, когда Хант вылез из машины.
Она нажала на курок.
Сицилийка уставилась на оружие.
— Старье! — крикнула она и бросила его на стол.
Потом схватила кухонный нож, вскочила на ноги, наклонилась вперед и приняла боевую стойку. В ее глазах появился нездоровый блеск, когда она провела в воздухе блеснувшим лезвием.
— Хант! — крикнула Дороти-Энн.
На нее налетали порывы ветра, она изо всех сил пыталась освободить левую руку, но на это бы ушло слишком много времени. Быстрее всего было бы разрезать путы, но у нее нет ножа. Только пистолет.
Пистолет!
Она вспомнила предупреждение Джима Ларсена:
— Он заряжен. Магазин рассчитан на шесть патронов. В целях безопасности, первого патрона нет. У вас остается только пять выстрелов.
Дороти-Энн протянула руку, схватила пистолет и прицелилась в Маму Рому.
Толстуха затряслась от смеха, ее огромные груди заходили ходуном.
—
И Дороти-Энн выстрелила.
Пуля впилась в плечо Мамы Ромы. Та покачнулась, нож вонзился в пол.