Вторая мировая война. (Часть III, тома 5-6)

Президент ответил на эту важную телеграмму, фактическая сторона которой не вызывала у нас споров, через неделю. К этому времени он уже получил полный отчет о выводах, к которым мы пришли на своих совещаниях по поводу операции в Анцио и которые целиком основывались на том, что при желании можно будет сохранить для операции «Оверлорд» более раннюю дату.

Президент Рузвельт — премьер-министру 14 января 1944 года

"Насколько я понимаю, в Тегеране Дяде Джо было дано обещание, что операция «Оверлорд» будет начата в мае и поддержана примерно в это же время высадкой в Южной Франции, произведенной возможно более мощными силами. Со своей стороны он согласился одновременно начать наступление русских на Восточном фронте.

Я не думаю, что мы должны принять сейчас какое-то решение о перенесении срока операции, и, разумеется, мы не должны этого делать, пока командующие, ответственные за операции, — Эйзенхауэр и Вильсон, — не будут в состоянии изучить все возможности и доложить о фактическом положении. Пока же Дяде Джо не следует сообщать ничего по этому вопросу.

Я думаю, что психологически было бы очень плохо поднимать этот вопрос сейчас, поскольку прошло лишь немногим более месяца с тех пор, как мы трое согласовали соответствующее заявление в Тегеране".

«Я очень рад, — ответил я 16 января, — что мы с Вами полностью согласны друг с другом».

Польский вопрос, игравший столь большую роль в Тегеране, побудил меня телеграфировать Идену из Карфагена.

Премьер-министр — министру иностранных дел 20 декабря 1943 года

"Я думаю, что вам следует поднять сейчас перед поляками вопрос о польских границах, сказав, что это делается по моему личному желанию и что я сделал бы это сам, если бы не моя временная инвалидность. Вы должны показать им формулу и примерную линию на карте на востоке и линию по Одеру, включая район Оппельна на западе. Это дает им замечательный кусок территории протяжением 300-400 миль в обе стороны и более 150 миль побережья, даже если исходить из того, что граница пройдет западнее Кенигсберга. Поляки должны, конечно, понять, что это лишь сформулированные в общих чертах ориентировочные предложения, но что с их стороны было бы весьма неразумно отказываться от этого. Даже если они не получат Львова, я все же советую им согласиться и предоставить английским и американским друзьям попытаться претворить этот план в жизнь. Вы должны указать им, что, взяв и твердо удерживая нынешние германские территории вплоть до Одера, они окажут услугу Европе в целом, заложив основу дружественной политики в отношении России и тесных связей с Чехословакией. Это дало бы шансы на возрождение польской нации в доселе невиданном блеске.

Как только мы будем знать, что они примут и поддержат эти предложения, мы обратимся к русским и постараемся сделать все это определенным и точным. С другой стороны, если они отвергнут все это, я не представляю себе, как правительство его величества сможет добиться для них чего-либо большего. Русские армии через несколько месяцев, возможно, перейдут довоенные границы Польши, и представляется чрезвычайно важным, чтобы до этого Россия дружески признала польское правительство и чтобы между ними была достигнута общая договоренность об урегулировании, касающемся послевоенных границ. Мне будет очень интересно узнать, как они реагируют на это".

Президент Бенеш ехал в это время из Москвы в Лондон. Я просил его заглянуть ко мне в Маракеш на обратном пути. Глубокое знание им Восточной Европы придавало особую ценность его мнению по польскому вопросу и по поводу того, что сделают русские для Польши. В течение 20 или более лет Бенеш, как министр иностранных дел или президент Чехословакии, был верным союзником Франции и другом западных держав, поддерживая в то же время единственные в своем роде отношения со Сталиным. Когда Франция и Англия пожертвовали Чехословакией и позднее, когда накануне войны Риббентроп заключил свое соглашение с Молотовым, Бенеш был очень одинок. Но затем, после продолжительного промежутка времени, Гитлер напал на Россию, и дружественные связи Бенеша с Советами вновь обрели свое реальное значение. Россия вполне могла пойти в 1938 году на войну с Германией из-за Чехословакии. Как бы то ни было, сейчас обе они страдали от одного и того же жестокого врага.

Мне было очень приятно побеседовать на солнце, среди цветов своего маракешского жилища, с этим старым политическим коллегой и зрелым европейским государственным деятелем, которого я впервые встретил в 1918 году в обществе великого Масарика, создателя страны, сын которого с честью погиб ради ее дела. Бенеш, разумеется, был настроен оптимистически.

Я направил президенту следующий отчет о нашей беседе.

Премьер-министр — президенту Рузвельту 6 января 1944 года